"Долина смерти". Трагедия 2-й ударной армии - Изольда Иванова Страница 45

— Давай перебежками отходить, возле самых домов. Амбразуру проскочим — и в ямку, немец выстрелить не успеет…

Так и сделали. Только перебежим дом — противник открывает огонь, ан уже поздно. Подумалось: «Эх, гранаты бы сюда!» Но гранат не было.

Мы прошли всю траншею и повернули к своим. В командирской землянке сидели шесть майоров — как я понял, командиров полков. Кроме нашего Красуляка там были Никитин, Зверев, Дормидонтов, фамилии других забыл. Представитель штаба армии, помнится, Кравченко, стал нас выгонять. Красуляк заступился: «Это мои, пусть сидят». Один из командиров задремал. Кравченко закричал: «Чего спишь? Застрелю!»

Тот отвечает: «Четвертые сутки на снегу. Попал в тепло — дремлется…»

Стали выяснять, сколько у кого бойцов. В одном полку оказалось пять, в другом шесть, в нашем — семь человек. Всего на переднем крае осталось 35 штыков. А приказ тот же — наступать!

Утром снова наступали. К полудню осталось: ты да я, да мы с тобой… Получили пополнение и опять наступали с правой стороны шоссе. Вновь заняли водокачку, но силы к концу дня иссякли. Вернулись на исходные позиции.

На другой день я с одним бойцом находился на НП в ямке у телефона, а позади, метрах в 50, стоял наш подбитый танк. Смотрим, к танку пробрались несколько человек. Нас заинтересовало, кто такие. И мы перебежками, по воронкам, подошли поближе. По виду это было большое командование. Один сильно походил на Ворошилова, но выглядел старше, чем на портретах. Немец засек нас и стал стрелять по танку. Ворошилов (если и вправду это был он) сказал: «Противник заметил нас! Не высовывайтесь из танка!»

Только проговорил, а боец мой — возьми да и выгляни. Пуля прошила ему голову насквозь.

Командиры увидели: немцы сильно укреплены, а местность для наступления открытая, устланная трупами. Больше мы здесь уже не наступали. Трупы с переднего края никто не убирал, они так и истлели, без вести павшие…

Был рейд полка левее Спасской Полисти. Под огнем пересекли шоссе и железную дорогу. В лесу сделали привал. Вдруг выстрел, за ним посыпались снаряды. Появились убитые и раненые. Вырыли яму, уложили туда раненых. Снова выстрел — и опять обстрел. Тут заметили, что стреляли с большой ели. Пригляделись и увидели в ветвях немца. Комполка выстрелил из пистолета и попал, но человек не упал: был привязан. Сразу двинулись вперед, так как вновь посыпались снаряды.

У станции наткнулись на немецкую оборону. Завязался бой, в котором мы потеряли много людей и израсходовали патроны. Стали отходить — наткнулись на засаду. Пришлось менять направление, петлять по лесу, а противник нас преследовал. На третьи сутки начали засыпать на ходу. Запаса продуктов у нас не было. Люди обессилели, падали. И я упал. Спас меня пожилой боец Зырянов. Он дал мне сухарик грамма в четыре. Я съел и поднялся.

В это время немцы обошли нас с двух сторон и открыли огонь. Мы собрали последние патроны для группы прикрытия и стали отходить. Отошли на пару километров и, сделав петлю, обошли немецкий отряд. Вышли к своим у Спасской Полисти. Нашли кухню, где было наварено много каши. А нас вернулось мало, и каждый ел, сколько хотел, по полтора-два котелка. Боец Гончарук — большой, неповоротливый, съел целое ведро, все удивились, но у него все прошло благополучно.

В полку осталось всего несколько десятков человек, и нас направили на переформирование. Комполка поручил мне сопровождать пятерых обмороженных. Мы отстали и двигались самостоятельно. Добрели до берега Волхова и зашли погреться в землянку, где жила женщина с тремя детьми. Жалко и тяжело было смотреть на них.

Обогревшись, двинулись дальше по фронтовым дорогам. Ночью набрели на шалаш, где жили дорожники. Они накормили нас консервным супом. Нам, не пробовавшим супа с лета, он показался деликатесом; ведь паек получали сухим, в брикетах каша либо горох. Впервые за зиму ночевали не в снежной постели, а под крышей, на еловых ветках — как в раю.

Утром пошли дальше и к вечеру обессилели. Стали проситься на проходящие машины, но ни одна не берет. Тогда Гончарук лег поперек дороги: «Не могу, говорит, идти, пусть давят…» Машина идет, гудит-надрывается, а он не встает. Шофер остановился, вышел и давай ругаться. Объяснили ему наше положение, он смирился и довез нас до ст. Гряды. Зашли в разбитый дом, заполненный бойцами, отставшими от разных частей. Они накормили нас болтушкой и сказали: «Здесь муки полно лежит, мы берем и кормимся». Мои бойцы тоже принесли муки, и мы досыта наелись.

Утром я сходил к коменданту и узнал, что наши находятся под Дубцами. Добрались до своих вместе с пополнением — прибыло три маршевых батальона. Фронтовыми дорогами двинулись обратно к передовой.

В пути связистам и минометчикам дали одну лошадь для перевозки имущества. Мы положили на подводу катушки с кабелем и рацию. Вдруг вызывает меня начштаба Стерлин и говорит: «Никонов, на тебя жалуются, что ты загрузил всю подводу!» Я гляжу — а там куски мяса от павших лошадей. Доложил капитану. Он только выругался: понимал, что опять идем на голодовку.

Полк направили уже не к Спасской Полисти, а к Мясному Бору. Пересекли р. Кересть и двинулись к Финеву Лугу. У разъезда Еглино встретили большое сопротивление: здесь у немцев была хорошо организованная оборона. Из-за недостатка боеприпасов и невыгодных позиций мы опять понесли значительные потери.

Мы передвигались со связью в передовых рядах пехоты. Раз послал я Гончарука в тыл полка взять один аппарат вместо поврежденного. Ждем, ждем, а его все нет. Вдруг звонок. Запрашивает заградотряд: «У вас боец Гончарук есть?» Говорю: «Есть».

— Где он сейчас?

— Послан за аппаратом.

— Почему в немецкой шинели?

— Свою сжег, снял с убитого немца, пока другой не достанет.

Через некоторое время идет Гончарук, ругается: «Вот тыловые крысы, своих ловят!»

Мы подошли к железной дороге в 16 км от Любани. Здесь комроты Маликов был убит немецким снайпером. Из офицеров в роте остался я один. После неудачного наступления перешли к обороне. Нас оставили на переднем крае. Соорудили землянку в снегу, в нее вмещалось человек девять. Спали по очереди — у входа дежурный с ручным пулеметом.

19 марта противник перекрыл «коридор» у Мясного Бора. С продуктами стало совсем плохо: через день-два получали по нескольку граммов сухарей. И лошадям есть нечего. Была у нас одна лошадь, так она объела оглобли и сани. Зарезали ее и съели вместе с кожей.

В нашей группе осталось 10 бойцов. Получили пополнение — 7 человек да патронов по 5 штук на душу. Комполка приказал провести разведку боем — больше, я думаю, для того чтобы показать немцам, что мы еще сильны.

Утром пошли в наступление, но немец открыл по нам такой огонь, что сразу прижал к земле. Убило Крупского — пожилого, опытного солдата. Рядом со мной лежал солдат из пополнения Пушкин, лет двадцати. Говорит: «Поползу, посмотрю, нет ли у Крупского в мешке что проглотить».

Сказал ему: «Не смей!» Он не послушал, пополз, ранило. Пуля угодила в лоб. Вышла в затылок. Жил еще часа три… В тот день потеряли несколько человек.