Юсупов и Распутин - Геннадий Седов Страница 45

— С чего ты взяла?

— Так гранма говорит.

Он целует ее в аккуратный проборчик на голове.

— Я, деточка, не жуир, а пролетарий.

— А это что такое?

— Спроси завтра у учительницы истории, хорошо?

Думает по дороге с нежностью о девятилетней дочери. Выросла и не заметил. Хорошенькая, вся в него, на прелестной мордочке прочитываются воля и ум. Отлично понимает свое положение в доме, ловко этим пользуется. Педагоги школы, куда ее отдали экстерном, ученицу хвалят: самолюбивая, упорная, любознательная, верховодит женской половиной класса и большей частью мужской. Родители, у которых она жила все последнее время в Риме, внучку отпускать не хотели — их можно было понять. Свет в окошке, утешение на старости лет, придававшее смысл скудной на события жизни. Баловали капризную и своевольную девочку, были у нее в подчинении.

Он старался как можно чаще их навещать. Отец болел, перенес удар. Глубоко расстроил его в последний приезд: полгода не прошло, как они виделись, а перемена разительная: увидел, войдя в спальню, в постели дряхлого старика, скрюченного, с завалившейся набок головой и неразборчивой речью.

Матушка крепилась, не давала себе опуститься. Посещала знакомых, бывала в театрах, писала письма. Переехать в Париж отказывалась: привыкла к Риму, его атмосфере, ритму жизни.

«В старости, мой друг, перемены почти всегда безрадостны», — отвечала на его уговоры…

Он переезжает по мосту Гренелль. Елисейские Поля. Обгоняет тянущийся по-черепашьи, дымящий в его сторону пузатый автобус — пронзительный свисток.

Обычная история, когда очень торопишься. Сворачивает на обочину, тормозит.

— Документы, пожалуйста, мсье, — просовывается в окошечко голова ажана в форменной фуражке.

Он протягивает водительские права, «нансеновский паспорт» эмигранта, полученный после того, как они поселились в Париже. Не пожелал хлопотать, как советовали друзья, о получении французского гражданства, остался, как большинство соотечественников, в статусе беженца.

— Нарушаете правила вождения, мсье, — возвращает документы ажан. — На этом участке авеню обгон строго запрещен.

— Виноват, тороплюсь. Обещаю впредь быть дисциплинированней.

— Езжайте, мсье, делаю вам пока устное предупреждение.

— Премного благодарен, удачного дня!

— И вам того же.

Бони в ресторане нет, он сидит за столиком один, тот врывается некоторое время спустя.

— Черт их возьми, этих полицейских коров! — кричит возмущенно. — Повезли в участок за недозволенную скорость! Сорок пять километров в час! Отметку в документе сделали, пятьдесят франков штрафа!

Он хохочет.

— Вы чего? Феликс?

— Ничего, — он вытирает глаза платком. — Давайте завтракать, граф. Время одиннадцатый час.

Бони де Кастеллан, — его проводник по Парижу. Вот уж действительно жуир! Красавец, сердцеед, циничен до невозможности, биография Казановы: прошел, весело прищурясь и накручивая усы, огни, воды и медные трубы. Потомок древнего рода, просадил в два счета за картами состояние, женился по расчету на богатой американской наследнице Анне Гулд, некрасивой, лишенной шарма, по уши влюбленной в беспутного супруга. Изменял жене, жил открыто со знаменитой куртизанкой Каролиной Отеро, играл на ее деньги на скачках — белокурому шармеру все прощалось. Американка долго выносила его неверность и кутежи, подала на развод, когда обнаружила, что Бони умудрился пустить по ветру большую часть ее состояния. Оставшийся с дырявым кошельком, отлично разбиравшийся в искусстве граф не упал духом, открыл антикварный магазин, преуспел, гулял по бульварам в сшитом на заказ у лондонского портного умопомрачительном костюме, вел на поводке любимицу, французскую самку-бульдога Мадам Бубуль в солнцезащитных очках и светлом пальтишке от Шанель.

Они сошлись по схожим взглядам на жизнь, любви к искусству. Когда ему надоедали бани, пирушки, пикники, танцующие на сцене «Фоли-Бержер» полуобнаженные прелестницы, он звонил Бони:

«Укатим в красоту, дорогой?»

«Укатим. В вечность»…

Маршрут у них на этот раз Версаль: Бони был знатоком этих мест. Пристроив на стоянке авто, они прошли мимо дворца: все видано-перевидано. Прошагали мраморным двором, вышли на верхнюю площадку парка, спустились по сходящим террасам вниз, миновали Трианоны — Большой и Малый, павильон для игр. Любовались, остановившись, пестротой цветочных клумб, цепочкой выстроившихся в ранжир газонов, бьющими в небо фонтанными струями, скульптурными композициями.

— Присядем? — Бони кивает на незанятую скамейку. — Посмотрите, мой друг, — ведет рукой по раскинувшейся панораме дворца. Щурится некоторое время на солнце. — Какая фантазия, а! вкус! чувство гармонии, стиль! Во всем! Этот регулярный парк, Феликс, наше национальное достояние, в нем наша история, наш характер, пристрастия, наши слабости — да, да, дорогой, наши слабости и пороки — не смейтесь! — вам, русским, этого не понять — и пороки тоже! Мы неисправимые себялюбцы, мы в себя влюблены! Нам жутко нравится все наше, мы любим свои дворцы, своих Людовиков, пулярку на ужин, свой стакан вина, задницу своей половины в постели!

Ему смешно.

— Версаль тут при чем, Бони?

— Все это в характере версальского ансамбля, — Кастеллан необычайно серьезен. — В архитектурном облике, скульптурах, очертании аллей. В воздухе, облаках, солнце над головой! Все это мы, французы!

— Пулярка, задница?

— Непременно.

Оба хохочут — Бони хлебом не корми, дай поораторствовать на вольную тему.

Он давно обратил внимание: неподалеку рисует что-то с овальной палитрой в руке художница в скромном платье-комбинезончике и соломенной шляпке. Бросает время от времени осторожный взгляд в их сторону, прислушивается к разговору. Худенькая, коротко стриженная, мальчишеская фигура.

— Понятно, почему вы меня невнимательно слушаете. — Бони поднимается с места, идет в сторону незнакомки, приподнимает шляпу:

— Прошу извинить, мадам. Ничего, если я гляну на этюд?.. Да вы профессионал, оказывается! — всматривается в работу. — Краски, колорит. Отличная работа!

— Это я так, на ходу, — говорит она, точно оправдываясь, — чтобы не потерять форму. Пейзаж не мой жанр, я портретистка.

— О, портретистка? Великолепно. Позвольте представиться: Бони Кастеллан, антиквар… Феликс! — машет рукой в его сторону. — Идите посмотреть. Дама замечательно рисует.

Он подходит, кланяется.

— А я вас сразу узнала, — смотрит она на него. — По портрету Серова. Видела последний раз в экспозиции Русского музея в Петрограде.

— Вот что значит слава, Феликс! — кричит Бони. — Вас узнают на улице, поразительно!

— Так вы русская? Эмигрантка?