История Крестовых походов - Жоффруа де Виллардуэн Страница 45

Затем король подозвал своего сына, принца Филиппа (отца нашего нынешнего короля), и короля Тибо. Сев перед входом в молельню, он хлопнул по земле и сказал двум молодым людям: «Присаживайтесь поближе ко мне, чтобы нас не могли подслушать». – «Но, господин наш, мы не осмеливаемся сидеть так близко к вам». Тогда король сказал мне: «Сенешаль, садитесь и вы сюда». Я подчинился и сел рядом с ним так, что моя одежда касалась его одежды. Король заставил остальных двух сесть рядом и сказал им: «Учитывая, что вы мои сыновья, вы действовали очень неправильно, сразу же не подчинившись мне. И я прошу вас, чтобы это больше не повторялось». Они заверили его, что такого больше не будет.

Король сказал мне, что подозвал нас, дабы признаться, что был не прав, защищая мэтра Робера передо мной. «Но, – продолжал он, – я видел, что он был настолько растерян, что очень нуждался в моей помощи. Посему вы не должны придавать слишком большое значение тому, что я произнес в его защиту. Как правильно заметил сенешаль, вы должны одеваться хорошо, в соответствии с вашим положением, так, чтобы вы были любимы женой, а ваши приближенные испытывали к вам уважение. Ибо, как сказал мудрый философ, наши одеяния и наше оружие должны быть таковы, чтобы зрелый человек не мог сказать, мол, мы слишком много тратим на них, а молодой – что мы тратим слишком мало».

Теперь я расскажу вам об одном из уроков, который король Людовик преподал мне во время нашего возвращения из-за моря. Так уж получилось, что ветром гарбино, который не относится ни к одному из четырех главных ветров, наш корабль понесло на скалы у острова Кипр. Опасность привела матросов в такое отчаянное смятение, что они стали рвать на себе бороды. Король спрыгнул с постели босиком – ведь была ночь – и, накинув лишь плащ, подошел и, раскинув руки в форме креста, лег перед алтарем с телом Господа нашего, как человек, который не ждет ничего, кроме смерти.

На другой день после этого тревожного события король отозвал меня в сторону, чтобы поговорить наедине, и сказал мне: «Сенешаль, Господь только что показал нам лишь отблеск Его огромной силы. Одного из этих легких ветров, столь легкого, что он даже не заслуживает этого названия, хватило, чтобы едва не утопить короля Франции, его детей, жену и приближенных. Святой Ансельм говорит, что такие вещи служат предупреждением от Господа нашего, словно Бог хотел сказать нам: «Смотрите, как легко Я мог бы погубить вас, будь на то Мое желание». – «Боже милостивый, – сказал святой, – почему Тебе надо угрожать нам? Ибо когда Ты так поступаешь с нами, это не служит Твоей выгоде, не приносит пользы – если Ты приговоришь нас к гибели, то не станешь ни беднее, ни богаче; точно так же, как если бы Ты спас нас. Так что предупреждение, которое Ты послал нам, служит не Твоей пользе, а нашей».

«И посему, – сказал король, – воспримем это предупреждение, которое послал нам Господь, следующим образом: если мы чувствуем в своих сердцах и душах то, что может огорчить Его, мы должны без промедления избавиться от этого. И если, с другой стороны, мы можем придумать то, что может обрадовать Его, то должны столь же незамедлительно делать это. И если мы будем действовать подобным образом, то Господь наш даст нам благословение в этом мире, а благословение в грядущем мы даже и представить себе не можем. Но если мы не будем вести себя как подобает, то Он поступит с нами также, как господину полагается относиться к непослушным слугам. Ибо если они, получив предупреждение, не изменят свое поведение, то господин покарает их смертью или тяжелыми наказаниями».

И посему я, Жанде Жуанвиль, говорю: «Пусть король, ныне правящий нами, поостережется, дабы избежать опасностей, которые подстерегали нас, – или еще больших. И посему пусть он отвратится от неправедных деяний, чтобы Господь не обрушил жесткие кары на него или на его владения».

При разговоре со мной этот святой король приложил все силы, чтобы внушить мне твердую веру в принципы христианства, данные нам Господом. Он говорил, что мы должны иметь такую неколебимую веру в постулаты веры, чтобы ни страх смерти, ни телесные раны не смогли заставить нарушить их словом или делом. «Враг рода человеческого, – добавил он, – действует так хитро, что, когда человек находится на краю смерти, он всеми силами старается, чтобы человек, умирая, испытывал сомнения в каких-то установках нашей религии. Лукавый советчик хорошо знает, что не может лишить человека заслуг за те добрые деяния, что тот совершил; знает он и то, что душа человека будет потеряна для него, если тот скончается, полный истинной веры. И посему, – говорил король, – наша обязанность – обороняться и защищать себя от силков врага рода человеческого, когда он искушает нас: «Убирайся прочь! Ты не отвратишь меня от крепкой веры в постулаты моей религии. Если ты даже отсечешь мне все члены, я все равно буду жить и умру, как истинный верующий». И любой, кто будет действовать таким образом, одолеет дьявола тем же самым оружием, которым враг рода человеческого собирался уничтожить его».

Кроме того, король Людовик сказал, что в христианскую религию, как она изложена в Символе веры, мы должны верить безоговорочно, пусть даже наши убеждения основаны на молве. Тут он спросил меня, как имя моего отца. Я сказал, что Симон. Затем он спросил, откуда я это узнал, а я ответил, что убежден в этом и безоговорочно верю, потому что мне рассказывала мать. «Тогда, – сказал он, – ты должен быть столь же безоговорочно убежден во всех постулатах нашей веры, о которых слышишь в воскресных песнопениях Символа веры».

Как-то король повторно рассказал мне то, что Гийом, епископ Парижский, поведал ему о некоем известном богослове, который прибыл для встречи с ним и сказал епископу, что хотел бы поговорить с ним. «Говорите совершенно свободно, сир, как вам нравится», – сказал епископ. Но как только теолог попытался заговорить с ним, он разразился слезами. На что епископ сказал: «Говорите все, что вы собирались сказать, сир, и не впадайте в отчаяние; нет такого грешника, которого Господь не мог бы простить». – «Действительно, монсеньор, – сказал теолог, – я не мог сдержать слез. Поскольку боялся, что должен оказаться отступником, ибо не мог заставить сердце поверить в таинство алтаря, как учит святая церковь. Хотя хорошо понимал, что это искушение, которому нас подвергает враг рода человеческого». – «Прошу, признайтесь мне, – попросил епископ, – испытываете ли какое-то удовольствие, когда враг подвергает вас такому искушению?» – «Наоборот, монсеньор, – сказал теолог, – это предельно беспокоит меня». – «А теперь, – сказал епископ, – я спрошу вас, приняли бы вы любое количество золота или серебра, если вам предложат изрыгнуть из своих уст хулу на святость алтаря и другие дары нашей святой церкви?» – «Монсеньор, – сказал его собеседник, – заверяю вас, ничто в мире не заставит меня сделать это. Скорее я позволю вырвать из тела любой его член, чем соглашусь сказать нечто подобное».

«А теперь, – сказал епископ, – я подойду с другой стороны. Вы знаете, что король Франции ведет войну с королем Англии; вы также знаете, что замок, ближайший к линии границы, что разделяет их владения, – это крепость Ла-Рошель в Пуату. И я задам вам вопрос. Представьте, что король поставил вас оборонять замок Ла-Рошель, а мне поручил возглавить охрану замка Монлери, который стоит в самом центре Франции, где царит мир. Как вы думаете, кому из нас к концу войны король будет больше обязан – вам, который, не понеся потерь, охранял Ла-Рошель, или мне, который в безопасности находился в Монлери?» – «Во имя Господа, монсеньор, – вскричал теолог, – конечно, мне, который сберег Ла-Рошель и не сдал ее врагу». – «Сир, – сказал епископ, – мое сердце подобно крепости Монлери, потому что я не подвергался искушениям и не испытывал сомнения в святости алтаря. По этой причине говорю вам, что если Господь дарует мне свою милость из-за того, что моя вера тверда и нерушима, то вчетверо больше Он даст вам, который смог уберечь свое сердце от поражения и, более того, явил такое преклонение перед Ним, что никакой страх пред телесными муками не заставит вас отвергнуть Его. Так что хочу успокоить вас, потому что ваше положение куда больше радует Господа нашего, чем мое». И когда теолог услышал это, он преклонил колени перед епископом, довольный тем, что обрел мир в своей душе.