Сталинский социализм. Практическое исследование - Клаус Хессе Страница 45

Большое внимание было уделено делу Промпартии, членов которой обвиняли в продолжении буржуазных традиций, в налаживании контактов за рубежом и систематическом вредительстве. В ходе Первого московского процесса (1936) со стороны обвиняемых были сделаны заявления, которые подтвердили ранее существующие предположения. Так, Каменев, потерявший политическое влияние и негодовавший против растущего авторитета Сталина, признавался, что готовил террористический акт против руководства и против Сталина.

В конце концов в связях с правой оппозицией был обвинен и сам Ягода. По словам Томского, его уже в 1928 году привлекли к сотрудничеству с оппозиционными силами. Выяснилось, что Ягода играл в «тройке» важную роль: он регулярно предоставлял Зиновьеву, Каменеву и Бухарину материалы о ситуации в ЦК и поддерживал их заговор. На одном из допросов Ягода подтвердил, что организовал убийство Кирова по поручению Енукидзе, а затем позаботился о том, чтобы расследование потерпело неудачу. Он был проинформирован о сговоре между представителями советского министерства внешних дел и гитлеровской Германии в отношении территориальной уступки после преднамеренного переворота, так же как и об убийстве Горького. Вопрос, какую пользу могли принести признания вины, не имеет ответа. В обвинительном заключении ему были предъявлены обвинения в измене (статья 58-1а), подготовке вооруженного восстания (58-2), вредительстве (58-7), передаче информации (58-9) и ведении организованной контрреволюционной деятельности (58-11).

Интересен тот факт, что Ягода на суде не признал себя виновным только в шпионаже.

После убийства Кирова ситуация изменилась: стало сложнее делать различия между действительными (подготовленными и предотвращенными) или проведенными работниками учреждений преступлениями. Основываясь на представленных сегодня документах и заявлениях относительно репрессивных мер и дальнейшей реабилитации, однозначные выводы делать нельзя. Очевидно, именно это событие (убийство Кирова) стало для Сталина, Политбюро и ЦК причиной тяжелого нервного потрясения и отправной точкой непоправимой деформации отношений между Сталиным и Зиновьевым, Каменевым, Бухариным.

Емельянов Ю.В. видит здесь решающий поворот в поведении Сталина: он был настолько вне себя от ярости и негодования, что упустил из виду установленный им же порядок принятия основных решений. Вечером того же дня по поручению Сталина Енукидзе подписал постановление, согласно которому дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов предписывалось вести в ускоренном порядке, а судебным органам – не задерживать исполнение приговоров.

Убийство Кирова Сталин воспринял не только в качестве сигнала новой, более жестокой атаки троцкистской оппозиции на руководство партии, но и как попытку сорвать проведение съезда. Таким образом, убийство Кирова послужило причиной процесса – по аналогии с реакцией красного террора на преступления белого террора – обострения форм внутрипартийных споров. Существуют и другие трактовки обсуждаемой здесь ситуации. Основываясь на своем опыте в проведении «специальных операций», генерал КГБ Судоплатов пришел к заключению, что опубликованная в прессе официальная версия убийства от начала и до конца является фикцией. Для Сталина смерть Кирова могла быть событием, дающим возможность для проектирования удобного ему мифа о тайном заговоре, поводом для введения репрессивных мер против своих врагов и возможных конкурентов.

Размах классовой борьбы, которая характеризовалась использованием грубой силы с обеих сторон, и цинизм тех, кто в интересах собственной карьеры служил этому режиму, были неразрывно связаны с отчаянной борьбой тех, кто был обманут в своем стремлении к идеалам. Сейчас практически невозможно убедительно и однозначно доказать, кто и во что был вовлечен в тот период, где с помощью насилия, шантажа, ложных обещаний, лишения сна были взяты ложные показания, где в конечном счете была сказана правда и где правда и ложь были так тесно связаны, что невозможно сейчас отличить, что именно является правдой, а что нет. Этому положению соответствует историческая конфронтация с действующими лицами того времени. Основываясь исключительно на этих условиях, «репрессированные» рассматривались почти как невинные жертвы. Этому драматическому времени и его проблемам не подходит ни тот, ни другой порядок действий. Тот, кто хочет серьезно заняться этим вопросом, должен иметь в виду, что то, что сегодня кажется так или иначе очевидным, было в то время в лучшем случае предметом догадок.

Без сомнения, между экспроприированными и лишенными возможности построить карьеру представителями бывших имущих и правящих классов и теми, кто в результате революции пришел к власти и новым возможностям в жизни, существовали антагонистические разногласия. Не подвергается сомнению и тот факт, что обе стороны использовали грубую силу, когда дело доходило до осуществления их интересов. Бертольд Брехт выразил мысли по поводу правдоподобности и природы московских процессов, которые в связи с систематической агитацией против попыток дать реалистичную оценку социалистического опыта и сейчас представляют интерес. Он писал о том, что симпатизирующие Советскому Союзу интеллектуалы напуганы массовыми признаниями известных революционеров в совершении таких преступлений, как экономический саботаж, шпионаж (оплаченный!) и убийство (в том числе убийство Горького) без какого-либо давления со стороны органов, ведущих следствие.

Доказательств этого давления столь же мало, как и доказательств его отсутствия.

Показательно, что признания выходят далеко за пределы предполагаемого масштаба преступления и служат предпосылкой для нового, которое требует совершенно нового взгляда на собственную неправильную позицию. Поэтому изначально возникает вопрос: является ли возможной политическая концепция, которая могла бы мотивировать действия подсудимых?

Такое является возможным. Необходимым условием такой концепции могла бы стать непреодолимая пропасть между режимом и массами; и для того, чтобы мотивировать такую политику, как политика обвиняемых, такая пропасть должна рассматриваться не только как пропасть между высшим функциональным аппаратом и массами рабочих и крестьян, но также как пропасть между коммунистической партией в целом и этими массами.

Такое явление опять же может быть реальным только при обнаружении несовместимых интересов рабочих и крестьян. Необходимо принять полную невозможность контроля производства со стороны рабочих и невозможность контроля над армией рабочим классом. Принятие этой невозможности могло бы означать начало политики саботажа. Исходя из внешнеполитической ситуации нужно было готовиться к признаниям этого типа. Все это представляет собой концепцию, которая была приписана социал-демократам. Тем более что общественная жизнь из-за постепенного увеличения производства резко изменилась. Такая обременительная для революционеров работа по сотрудничеству с капиталистическими сторонами могла бы «как раз» быть работой для одного лица, оплаченного иностранными представителями. Никакого различия в конечном итоге нет, ни для судебного преследования, ни для ответчика. Вы видите только окружение, которое заинтересовано в таких концепциях.

Сомнительно, что Советский Союз в его тогдашнем положении был способен выполнять требования гражданского гуманизма при раскрытии жизненно опасного заговора с контрреволюционными тенденциями. Сам Ленин во время революции, требуя террора, вновь и вновь протестовал против исключительно формального требования соблюдать условия не соответствующего реальному положению дел гуманизма. Речь не идет о физических пытках. Таковые могут быть расценены как невозможное и не требуют разрешения на использование.