Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Макгрегор Бернс Страница 45

Несколько недель общество жило ожиданием, кому достанется место председателя Верховного суда — Джексону, Стоуну или какой-нибудь темной лошадке. «Мы все считаем, что верховным судьей должны быть вы, — писал Стоуну известный адвокат, — но кто может сказать, какой выбор сделает Ф.Д.Р.? У него ведь нет ни малейшего представления о том, каким должен быть судья. Все считают, что он выберет...» Президент посовещался со своим другом Феликсом Франкфуртером, все еще остававшимся главным юридическим консультантом «нового курса». Тот указал на обстоятельство, которое Рузвельту было очевидно и ранее: назначение Стоуна, республиканца, повысит имидж президента как беспристрастного лидера в период испытаний. Президент колебался недолго, а возможно, колебаний и вовсе не было, — он отдавал освобожденное Стоуном место Джексону и делал его наиболее вероятным преемником нового верховного судьи.

Назначение Стоуна заслужило одобрение со стороны разных политических и общественных кругов. Оно «так ясно, определенно и, безусловно, справедливо, — говорил Арчибалд Маклейш, — оно прозвучало на весь мир как нужное слово, высказанное в нужное время».

Не все назначения президента оказались такими легкими и уместными. Оборонные усилия породили острую потребность в изобретательных исполнителях, которые могли эффективно вести дело, не поддаваясь корыстным влияниям. В апреле президент предложил создать в системе государственной гражданской службы дополнительно 85 тысяч мест. Эта мера вызвала одобрение в кругах, выступавших за совершенствование деятельности правительства, но продемонстрировала и слабость исполнительной власти, поскольку государственная гражданская служба, освободившаяся от коррупции и уязвимости перед лоббизмом, стала также укрытием для чиновников-рутинеров, отличавшихся отсутствием инициативы и воображения в условиях развития оборонного потенциала, а следовательно, прикрытием для деятельности «обычной администрации».

Рузвельт продолжал колебаться при осуществлении политических назначений. Он считал необходимым проведение оборонными ведомствами надпартийной политики. Но на него оказывали сильное давление в самом Белом доме — даже его помощники и секретари, включая Мисси Лехэнд и Грейс Талли, — с целью исключить назначение в оборонном секторе республиканских политиков с подмоченной репутацией или их помощников на гражданские должности. Президент писал Джесси Джоунсу, которого сторонники «нового курса» считали наиболее злостным нарушителем устоявшейся практики, что не возражает против принятия в некоторые оборонные ведомства «десятков людей, ненавидящих администрацию и сопротивляющихся в течение ряда лет всем конструктивным переменам». Но в наиболее ответственных ведомствах «честно говоря... нам следует иметь людей, — писал президент, — которые будут работать на нас, верят нам, а не просто отделываются пустыми словами о преданности делу... Как вы думаете?». Джоунс хранил молчание.

Однако в обстановке правления «обычной администрации», правления в тревожный период середины 1941 года, президент резко порвал с традицией. Этот разрыв повлиял в некоторой степени на образ жизни американцев в последующие годы. Весной 1941 года дискриминация в оборонных отраслях и, что особенно поразительно, в финансируемых федеральным правительством программах обучения и найма рабочей силы толкала негритянских лидеров на новый виток воинственности. В апреле Национальный негритянский совет потребовал от президента отменить своим указом дискриминационные меры во всех федеральных учреждениях. Встречи У. Уайта и близких к нему лидеров черных с Хиллмэном и рядом других руководителей оборонной программы произвели на свет лишь обещания администрации кое-что предпринять. Но негры добивались четкой программы действий против дискриминации. В качестве крайней меры давления на правительство воинственный глава Братства проводников спальных вагонов Филипп. А. Рэндолф предложил провести марш на Вашингтон, если администрация не введет жесткие меры против дискриминации. Эту идею подхватили Уайт, Лестер Грэнгер из городской лиги и другие негритянские руководители. Организаторы марша угрожали привести в Вашингтон 1 июля десятки тысяч черных.

Отношение Рузвельта к правам негров заключало в себе сложный комплекс из личного сочувствия, социального патернализма, политической чувствительности к радикальной формулировке этих прав и расизму в конгрессе, а также оценки практического значения этой проблемы для реализации оборонной программы. В течение нескольких лет Элеонора Рузвельт пыталась добиться некоторого взаимопонимания между негритянскими лидерами и ее супругом, а также его администрацией. Еще в 1935 году она пробовала убедить Стива Эрли, что Уильям Уайт вовсе не был оскорбительно вызывающим и грубым, пусть он и одержим борьбой за принятие закона против суда Линча; ведь «если бы я была цветной, — говорила она, — то, полагаю, страдала бы той же одержимостью» — комплекс мученичества типичен для национальных меньшинств, равно как «вероятно, и комплекс неполноценности». Политика администрации в этом вопросе, если она вообще была когда-либо сформулирована, заключалась в реализации принципа — разделение, но равенство в вооруженных силах, на гражданской службе и в оборонных отраслях путем увещевания боссов предприятий. Но разделением часто подрывалось равенство. Поведение Рузвельта обескураживало воинственные группировки черных и борцов за права человека. Он неохотно шел на контакты с беспокойными негритянскими лидерами, снова и снова проповедовал в письмах в негритянские организации принцип «равных возможностей». В предвыборной кампании 1940 года он взял перед лидерами чернокожих американцев более определенные обязательства, чем прежде. Теперь борцы за гражданские права требовали от него как соблюдения своих принципов, так и выполнения своих обещаний.

Он с тревогой следил за растущими приготовлениями к маршу, угрожавшему бесцеремонно разрушить имидж национального единства, который президент заботливо создавал. Когда прямое, но негласное давление на чернокожих лидеров не дало результатов, президент выступил с обращением к ним через супругу. «У меня сильное впечатление, что вы совершаете роковую ошибку, — писала Элеонора Рузвельт Рэндолфу за три недели до даты запланированного марша. — Боюсь, что марш повернет вспять прогрессивные тенденции, которые наметились по крайней мере в армии, увеличения возможностей и уменьшения сегрегации». В нынешний напряженный период, продолжала Элеонора, инцидент может возбудить в конгрессе «даже более резкую оппозицию со стороны определенных групп, чем в прошлом». Когда-то крестовые походы приносили успех, но их время прошло.

Ясно, что это послание исходило от президента, так же как и от первой леди. И все же Рэндолф не соглашался отступить, пока не будет издан президентский указ против расовой дискриминации. Рузвельт попытался сделать все возможное на пути компромисса: он встречался с Рэндолфом и Уайтом, а также с боссами оборонных предприятий, приказал Управлению по промышленному производству подходить к решению расовых проблем «оперативно и продуктивно». Он мобилизовал все свои способности убеждать и примирять. Президент по-прежнему решительно возражал против марша. Что произойдет, если маршами на Вашингтон пойдут ирландцы и евреи, задавал он вопрос на встречах и сам на него отвечал: американцы отвергнут их как акты насилия.