Империя. Книга 1 - Константин Малофеев Страница 45

Причиной упадка стала порча нравов – нравственная деградация и жажда денег и власти. Вместо того чтобы стать истинной Империей, Рим рисковал превратиться в новый Карфаген. По словам римского историка Саллюстия, жажда наживы быстро погубила старинные добродетели: «Ибо алчность уничтожила верность слову, порядочность и другие добрые качества; вместо них она научила людей быть гордыми, жестокими, продажными во всем и пренебрегать богами. Честолюбие побудило многих быть лживыми, держать одно затаенным в сердце, другое – на языке, готовым к услугам, оценивать дружбу и вражду не по их сути, а по их выгоде и быть добрыми не столько в мыслях, сколько притворно» ^[133]. Молодежь усвоила любовь к роскоши и разврату. Верховная власть утратила стремление к справедливости и обернулась жестокой тиранией. Такая римская республика превращалась в олигархию и становилась средоточием корысти и деспотизма.

Гниение социума отразилось и на армии. Она, по свидетельствам современников, изнежилась и в погоне за роскошью обрела привычку к грабежу и разбоям. За самый малый успех на поле брани удостаивали невиданных почестей, триумф давали тем полководцам, которые позволяли послабления дисциплины, щедро одаривали армию и не затягивали боевые действия, даже если в том была прямая надобность.

Страшную ситуацию, сложившуюся в вооруженных силах Рима, подробно описывает Теодор Моммзен. По его словам, «уничтожив свою старую военную организацию, правда налагавшую тяжелые жертвы на граждан, государство само разрушило свою опору, так как в конце концов оно покоилось только на своем военном превосходстве. Флот был совершенно заброшен, в армии допустили неимоверный упадок. Охрана границ в Азии и Африке была переложена на подданных, а охрана италийских, македонских и испанских границ, которую нельзя было свалить на других, велась крайне небрежно. Высшие классы стали избегать военной службы, так что трудно было набрать необходимое число офицеров для войск в Испании… Теперь римские военачальники уже мало уступали своим карфагенским коллегам в искусстве губить армии, и все войны в Африке, Испании, Македонии и Азии, как правило, начинались поражениями римских армий… Куда ни кинуть взгляд, везде виден быстрый упадок внутренней силы Рима и его внешнего могущества. В это мирное время Рим не только не расширяет территорий, приобретенных в гигантской борьбе, но даже не удерживает их за собой» ^[134].

Сама римская власть, бывшая ранее наградой самым достойным, соблазнилась коррупцией. Особенно скандально эта дурная страсть проявилась во время войны Рима с Югуртой, царем североафриканского государства Нумидии, – он много лет подкупал высокопоставленных чиновников Рима, сводя на нет боевые усилия легионов.

Теодор Моммзен добавляет к этой печальной картине утрату семейных ценностей: «В Риме появились куртизанки, и содержать их стало чуть ли не требованием хорошего тона. Число браков стало уменьшаться, а число разводов возрастать. На почве семейных денежных отношений совершались преступления, о которых прежде не было и слыхано. Ослабли прежние строгие взгляды на положение женщины в семье, началось стремление женщин к расширению своих прав, особенно благодаря скоплению в руках некоторых женщин огромных капиталов, это явление приняло такие размеры, что законом были ограничены права женщин по наследованию. Страшно усиливалась роскошь в устройстве домов, в одежде, в столе, вошли в обычай совершенно неизвестные прежде пиры по греческим образцам, с возлежанием, музыкой, с большим количеством всевозможных яств, вместо того что прежде бывало всего по две перемены блюд… Стремление увеличивать свое благосостояние… перешло в уродливые формы, в погоню за деньгами во что бы то ни стало: явились взяточничество, попрошайничество, недобросовестность в торговле и подрядах, на браки смотрели только как на финансовую сделку. Римляне теряли то стремление работать, которое было прежде общим, а когда человек не находит наслаждения в труде, то его честность становится уже просто вопросом более или менее счастливой случайности: при одних обстоятельствах он может остаться честным человеком, другие же могут толкнуть его на всякое преступление» ^[135].

Наконец, началось проникновение в римский социум восточных религиозных культов, совершенно чуждых патриархальной вере древних римлян. Все карфагенское было для римлян отвратительно, однако они переняли культ разврата прямо из Ханаана – Палестины. Селевкидская Сирия, Пергам и Македония еще ранее заразились ханаанскими непристойностями и теперь передавали этот ядовитый опыт Риму. Римляне начали почитать «великую мать богов» Кибелу, перенесенную из Фригии (другое лицо Кибелы – ханаанская Иштар, или Астарта). Распространились беспутные празднества в честь Вакха (Диониса), очень похожие на вельзевуловы оргии Ханаана и Карфагена.

По римской земле бродили восточные прорицатели, жрецы, адепты экзотических культов. Их слова и действия скверно влияли на традиционную религиозность и нравственность римлян. Все это римские власти не раз запрещали, но окончательно искоренить так и не смогли. Разгромив Карфаген, Рим с течением времени становился все более похожим на него. Но невозможно быть Империей и Карфагеном одновременно. К счастью для Рима, судьба послала ему великого человека, который навсегда определил будущее великого города.