Фаворит. Том 1. Его императрица - Валентин Пикуль Страница 45

– Месть моя будет ужасна, – сказала Екатерина. – На помилование не надейтесь: сейчас же отсюда отправляйтесь в Москву, и там я устрою вам пытку – выдам замуж за старика!

Потом разложила на столе чистенькую салфетку:

– Живо складывайте сюда все свои драгоценности.

Лизка вцепилась в алмазный «букет» на груди.

– Без возражений! Это я отдам вашей сестре Дашковой…

* * *

Екатерина велела передать Петру: пусть сам изберет себе место для временного пребывания. Ему нравилась Ропша:

– Там и рыбка хорошо клюет, особенно по утрам…

Увозили его в карете с опущенными на окнах шторами. Главным в охране сверженного императора назначили Алехана Орлова, который набрал себе не помощников, а скорее собутыльников: капитана Пассека, князя Барятинского, Ваську Бибикова, Рославлевых, Баскаковых и прочих.

– Возьми и Потемкина, – сказала Екатерина.

– На што он нам, ежели вино пьет без азарту?

– Хоть один трезвый средь пьяных будет…

Из Петергофа отъехал громадный шлафваген, внутри которого скорчился Петр, а верха гигантской повозки облепили, будто мухи сладкий каравай, случайные искатели выпивок и закусок.

Екатерина опустилась на колени перед иконой:

– Вот и все, боженька! Вели всем по домам ехать…

Войска потянулись в обратный путь. Очевидец пишет: «День был самый красный, жаркий. Кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены – пошел пир на весь мир: солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие вина, сливали все вместе безо всякого разбору в кадки и бочонки».

Генерал-полицмейстер барон Корф был обеспокоен всеобщим разгулом в столице. Екатерина говорила ему:

– Как я могу отнять вино у людей, которые ради меня рисковали всем? Тут все были за меня, а я была с ними заодно…

Только прилегла, ее сразу же подняли с постели:

– Беда! Все перепились так, что уже ничего не соображают… Измайловская лейб-гвардия поднялась по тревоге барабанами.

– Зачем? – спросонья не поняла Екатерина.

– Валят напролом до твоей милости. Кто-то спьяна ляпнул, будто король прусский тридцать тыщ солдат у Невы высадил, чтобы тебя схватить, а Петрушку вызволить… Ой, беда!

Екатерина снова натянула лосины и ботфорты:

– Бриллианта – под седло. Шпагу, перчатки.

– По ошибке – ночью-то! – и пришибить могут.

– А я не из пугливых… Орловы где?

– Тоже пьяные. Их в Мойку покидали. Плавают.

– А гетман?

– Его поленом… по шее! Уже лечится…

Еще издали донесло шум тысяч голосов, трещали поваленные заборы. Екатерина врезала шпоры в бока жеребца, за нею поспевали флигель-адъютанты с коптящими факелами. Женщина вздыбила под собой Бриллианта, и он заржал, скаля зубы.

– Стойте! Я сама перед вами… стойте!

Ее узнали. Солдаты тянули к себе за фалды мундира:

– Матка наша, целуй нас… идем до угла – выпьем!

Екатерина отсалютовала измайловцам шпагой:

– Славной российской гвардии… уррра-а!

Когда откричались, рывком вбросила клинок в ножны.

– Слушайте! – и приподнялась в стременах (а смоляные искры факелов обрызгивали ее сверху). – Я, как и вы, не спала три ночи, и вот только легла, как вы разбудили меня. А у меня ведь завтра тяжелый день – я, ребята, должна быть в Сенате…

Корявые руки. Щербатые лица. Пламя огней.

– Тока скажи, – просили ее, – кого еще рвать-то нам?

– Всех уже разорвали… спасибо, расходитесь.

Петербург притих. Редкие кареты объезжали на мостовых мертвецки пьяных, как корабли минуют опасные рифы. Утром все мосты, площади и перекрестки были взяты под прицел пушек, пикеты усилены, кабаки заперты. Но уже слышались иные, трезвые голоса:

– Что ж мы, братцы? За бочку с вином суку немецкую на себя вздыбачили? Опять же раскинь разумом: царенок Иоанн в тюрьме мается, а в Петрушке хоть малая капля русской крови была.

– Павлика! Павлика-то мы все забыли…

Нашлись и горячие головы – призывали:

– Пошли, все заново пересобачим! Изберем кого ни на есть другого, заодно уж и похмелимся… после вчерашнего-то!

* * *

В ту памятную ночь долго не могли уснуть дипломаты. Прусский посол фон дер Гольц объяснял происшедшее в России так:

– Вот что бывает, когда жена не слушается мужа.

Екатерина уже приказала русской армии отделиться от армии Фридриха, и это привело Гольца в отчаяние. Заодно с ним переживал британец Кейт, жалуясь на обострение процесса в печени:

– Интересно, кто вернет мне здоровье, утерянное в общении с русским императором? Полгода непрерывных возлияний, ради укрепления англо-русской торговли, требует серьезного лечения.

Датский посол Гакстгаузен возразил Гольцу:

– Разве император наказан женою? Его покарал сам всевышний за намерение похитить у Дании земли Шлезвига.

Французский посол Бретейль был в Варшаве – его заменял Беранже:

– Екатерина процарствует дня два-три, не больше. У нее ведь нет никаких прав для занятия русского престола.

– В самом деле, – добавил шведский посланник Горн, – положение ее чревато опасностями: она попросту лишняя.

– Как это – лишняя? – удивился австрияк.

– Вене пора бы знать, – пояснили ему, – что в России уже два самодержца: один вывезен в Кексгольм, другой отвезен в Ропшу, готовясь занять камеры в Шлиссельбурге. О чем думает Екатерина? Нельзя же царствовать, имея сразу двух претендентов на корону!

– Трех, а не двух, – поправил собрание француз.

– Простите, кто же третий? – удивился швед.

– Вы забыли о сыне этой женщины – о Павле…

Больше всех огорчался Кейт: на днях он отправил в Лондон депешу о русских делах, имея неосторожность выделить в ней фразу: «Влияние Екатерины на дела в стране совершенно ничтожно».