Святы и прокляты - Юлия Андреева Страница 44

— Да уж, единственное, что хорошо здесь, так это сама возможность набивать брюхо, — вздохнул оруженосец. — Хотя мне кажется, что если не записать прямо сейчас о начале этого самого крестового похода, о котором мы столько времени говорим, то Спрут может решить, что мы водим его за нос.

— Что же, возможно, вы правы. Хотя я ещё собирался навестить нашу маленькую сивиллу, нашу... — Фогельвейде запнулся, бросив тревожный взор на замершего над записями Константина, — нашу царевну. — Он задумался на секунду. — Что же, ты передохнул, мой мальчик? Тогда продолжим рассказ, пока слуги не перебьют его, внося подносы с жареными перепелами и варёной рыбой... А впрочем, к чему разжигать аппетит, когда речь у нас сейчас пойдёт об очень неаппетитных вещах.

В жарком августе 27-го года войско крестоносцев собралось в порту Бриндизи, готовое подняться на корабли, но тут... Да уж, надо ли говорить о таком перед обедом, ведь я уже чувствую завлекательные запахи с замковой кухни? — он метнул выразительный взгляд в сторону Вольфганга Франца и, не получив ответа, продолжил: — Лагерь Христова воинства посетила совсем неожиданная гостья — чума!

Все знали, что больных следует отгородить от здоровых. Но не всякий здоровый знал, что уже несёт в себе семена заразы... Любой нормальный человек тут же повернул бы домой, но Фридрих оставался верен обету. Даже почувствовав недомогание, он пересилил себя, приняв лошадиную дозу лекарства, и 8 сентября всё же поднялся на борт флагмана.

На корабле ему сделалось совсем плохо, и к концу первого дня лекарю оставалось только признать, что императора поцеловал чумной ангел. Что делать? Трюм корабля — закрытое пространство, к ночи в нём будут больны все... Фридрих приказал сделать остановку в порту Отранто, на носилках его доставили в местечко Пазуоли, славившееся, своими водами.

Разумеется, тут же к Папе полетели гонцы, которые должны были объяснить причину задержки. Но... как мы уже писали, при императоре Фридрихе оставалось пятеро сановников, присланных ему ещё Гонорием, и не оказалось ни одного от Григория. Разговор не получился. Папа назвал императора мошенником и клятвопреступником, болезнь его счёл мнимой, после чего вместо того, чтобы призвать прихожан молиться о здравии несчастного императора, отлучил-таки беднягу от Церкви.

Это произошло 29 сентября в соборе Анагни, и могло бы повергнуть в панический ужас другого более слабого человека. Но, слава Всевышнему, Фридрих отнёсся к отлучению философски. На его памяти многие были сначала отлучены от Церкви, а затем снова возвращены в её благословенное лоно. Портило настроение лишь то, что его посмели назвать лжецом!

Но делать нечего. Как бы он ни мечтал, невозможно бросить всё и, развернувшись, добраться до Рима, дабы предстать перед обвинившим его во лжи Папой, будучи весь покрыт ужасными язвами. Следовало смириться и лечиться, пока проклятая болезнь не покинет тело.

Рядом с ним уходили в мир иной ещё крепкие молодые люди, и Фридрих не спешил геройствовать. Только что, чуть ли не на его руках умер Людвиг Тюрингский ^[79]. После смерти Людвига осталась жена Елизавета ^[80] и трое детей. Править должен был, разумеется, старший Герман, регентом при котором заранее назначили брата покойного — Генриха.

Елизавета приходилась родственницей Фридриху. Вскоре после смерти достойного крестоносца, его брат-регент удалил вдову от двора, запретив ей видеться с детьми. Но вопреки прогнозам, женщина не вернулась в Венгрию, откуда была родом, и не ушла в монастырь. Елизавета принесла обет безбрачия и, вступив в Третий францисканский орден, обосновала в Марбурге больницу для бедных. Она не просто дала денег, а работала там наравне с другими: ухаживала за больными, собирала подаяние на нужды госпиталя.

Елизавета умрёт 17 ноября 1231 года в Марбурге в возрасте всего 24 лет, а в 1235 году Папа Григорий IX канонизирует её как Елизавету Венгерскую. Пока же Фридрих мог только послать ей свои самые искренние соболезнования, возможно, даже надеясь когда-нибудь посетить эту удивительную женщину, о которой рассказывали истории одна изумительнее другой.

Говорили, будто бы Елизавета раздавала все свои деньги на нужды бедных, продавала вещи и наряды, а однажды попыталась даже расстаться с собственным дворцом, за что ещё её муж сделал ей строгий выговор, запретив выносить из дома добро. Но Елизавета не послушалась.

Однажды, когда она выходила из дворца, неся в подоле хлеб для бедных, перед ней точно из-под земли возник Людвиг. Решив, что поймал супругу на горячем, муж велел ей показать ношу. Дрожащими пальчиками ландграфиня развернула перед супругом край платья, и он увидал только что срезанные алые розы — не иначе как Господь спас свою дочь от гнева супруга.

В другой раз Елизавета сотворила и вовсе странное — принесла домой прокажённого ребёнка и уложила его на супружеское ложе. Услышав шаги мужа, женщина испугалась и поспешно прикрыла малыша шёлковым покрывалом. Людвиг метнулся к кровати, но, сорвав покрывало, застыл на месте — перед ним лежал не прокажённый, а малыш Христос в постельке из белых лилий. И если ландграфиня могла специально изувечить свой цветник, дабы мужу впредь неповадно было караулить её, то второе чудо казалось ему совершенно неправдоподобным. Хотя, впрочем, Людвиг любил выпить, так что... всякое бывает — в непростом мире живём.

Впрочем, ещё больше о Елизавете сплетничали, приписывая ей то совершенно нелепые любовные приключения, то представляя ландграфиню сумасшедшей. Фридрих старался не слушать сплетен, тем более, что любивший жену Людвиг никак не заслуживал подобного, но если при жизни он ещё мог её защитить, то теперь после смерти друга Фридриху меньше всего на свете хотелось вникать в досужие слухи о его вдове...

* * *

Рудольфио отложил листки, данные ему Спрутом для ознакомления. Обрывки будущей летописи казались пёстрым лоскутным одеялом, которым накрываются в Германских землях крестьяне. Благодаря тому, что за одним из гобеленов самого красивого зала замка располагалась крохотная, скрытая от глаз комнатка (обычно там размещался писарь, в обязанности которого входило фиксировать все, не вошедшие в основной текст разговоры), Рудольфио сегодня сидел рядом с тишайшим писарем и мог размышлять. Летописцам о нём было сказано, де, поехал в город искать кровника.

Слушая неспешный рассказ Фогельвейде, Рудольфио впервые насторожился: не знает ли хозяин «Греха» о его героическом прошлом? Уж больно слаженно у того всё получалось с этими летописцами: старый пропойца вдруг оказался апостолом Павлом, однорукий Фогельвейде — лицом, особо приближённым к персоне императора и помогавшим детскому крестовому походу. Теперь вот он сам... Неспроста Спрут сначала отыскал его и принял на работу, а затем посадил следить за летописцами, за маленькой ведьмой, которой место на костре... После того как оруженосец поинтересовался у Фогельвейде, не встречал ли тот прежде Гансало Манупелло, Рудольфио и сам начал задумываться, где мог раньше видеть Спрута? Но память не желала выкладывать перед ним своих тайн. А жаль.