Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин Страница 44

Вызванный в Гатчину генерал-адъютант Николай Николаевич Муравьев произвел на Милютина гнетущее впечатление, он должен был стать кавказским наместником и главнокомандующим корпусом и вскоре стал им, но уж очень много было в нем искусственного, напускного спартанства: спал не на кровати, а на сене, во дворце ему казалось душно, принимал гостей без верхнего платья, без жилета и галстука. Во дворце такое поведение было вызывающим, но Николай Первый не обратил внимания на эту искусственность и в конце ноября утвердил высочайший указ о назначении Муравьева наместником и главнокомандующим.

Осень была холодной, промозглый ветер частенько выводил из строя придворных, заболела и императрица Александра Федоровна, без нее общество окончательно приуныло. Николай Первый был по-прежнему бодр, деловит, заваливал маленькую канцелярию записками, письмами, наставлениями… Резко писал о Меншикове, такое направление мыслей – сдать Севастополь – преступно после стольких потерь храбрейших героев, страшно и подумать о такой потере… Лишь некоторые кадровые изменения в Севастополе вновь укрепили веру в надежную его защиту: адмирал Нахимов стал главным защитником города, энергичный руководитель и прекрасный человек… Все это – и болезнь императрицы, и опасения за Севастополь, и за жизнь своих сыновей, участвовавших в Инкерманском сражении, – угнетало царя, столько тяжких испытаний выпало на его долю, столько горьких разочаровании коснулось его, а из Севастополя по-прежнему приходили неутешительные донесения.

«Для меня тогдашняя жизнь в Гатчине представлялась чем-то вроде тюремного заключения, – писал в своих воспоминаниях Дмитрий Милютин. – Разлученный с семьей, чуждаясь общества придворных, я проводил большую часть дня одиноко в своей комнате, в грустных размышлениях о том опасном положении, в которое поставлена была бедная Россия. Одна, без союзников, она должна была вести борьбу почти со всей Европой; со всех сторон, на неизмеримом ее протяжении, угрожали враги, и везде, на каждой точке, оказывалась она слабой, беззащитной, несмотря на видимую громадность материальных ее средств и вооруженных сил. Продолжавшаяся уже целый год война значительно подточила эти средства и расстроила армию, а скорой развязки не предвиделось. Надобно было ожидать, что война продлится и в будущем году, вероятно, даже примет еще более широкие размеры. Можно было опасаться не только падения Севастополя, но и других, не менее грозных катастроф, от которых могло поколебаться самое значение политическое России.

Такие черные мысли преследовали меня и днем и ночью. Поставленный так близко к главному центру, из которого истекали все общие расположения военные и политические, я имел возможность видеть, так сказать, закулисную сторону ведения войны с нашей стороны и потому более всякого имел основание страшиться за будущее. Повторю здесь то, что говорил уже не раз: военный министр строго держался роли ближайшего при Государе секретаря по военным делам; все министерство Военное только приводило в исполнение передаваемые министром в подлежащие департаменты Высочайшие повеления. В департаментах главной заботой было составление всеподданнейших докладов, гладко редактированных, красиво и крупно переписанных набело, с наглядными ведомостями и справками. На самые маловажные подробности испрашивалось Высочайшее разрешение или утверждение. Едва ли возможно довести военное управление до более абсолютной централизации.

В описываемую эпоху более, чем когда-либо, император Николай смело принимал на себя лично инициативу всех военных распоряжений. Почти каждый вечер из кабинета Государева присылались к военному министру целые тетради мелко исписанных собственноручно Его Величеством листов, которые сейчас же разбирались (не без труда) в состоявшей при князе Долгорукове маленькой канцелярии; поспешно снимались копии, делались выписки для передачи в подлежащие департаменты к исполнению и т. д.».

Редко возникали более стратегические вопросы, а вот мелочи военной жизни подробно описывались в «тетрадках» императора.

Много сил Дмитрий Милютин отдал на составление плана войны с кавказскими горцами, указал причины, по которым война так долго тянется, столько денежных средств уходит впустую… Но эти записки оказывались под сукном в столе военного министра, проходило время, вспоминали о об этих записках, начиналось обсуждение, а дело стояло… А бывало и так, что Милютин готовил записку по актуальному вопросу, министр ее откладывал, потом через месяц вынимал из стола, ее переписывали начисто, ставили новое число и представляли императору, который хорошо знал, кто автор записки, и не скрывал своих мыслей, когда разговаривал с родственниками Милютина. Об авторстве этих записок хорошо знал цесаревич Александр и великий князь Константин Николаевич, который полностью отвечал за оборону Петербурга, Кронштадта, всего побережья Балтийского моря… По записке Милютина император предложил созвать Балтийский комитет под руководством цесаревича, много времени было потрачено на споры вокруг сооружений на побережье Балтийского моря, а в итоге император был доволен выводами комитета, объявил благодарность за работу, удостоился этой чести и Милютин.

Почти четыре месяца провел Милютин в «мрачной» Гатчине в самое скверное время года, внимательно всматриваясь в положение русской армии, воевавшей против Турции и западных стран, по-прежнему приковывал его внимание Севастополь, артиллерия Англии и Франции разрушала город, множество жертв было среди мирного населения, терпели бедствие и воины.

Все эти месяцы не утихала страшная досада на то, что Паскевич и Горчаков сняли осаду с Силистрии и ушли из Дунайских княжеств. Все было готово к штурму, но поступил приказ отходить от Силистрии, возмущались не только солдаты, но гневом пылали лица старших офицеров, получивших приказ… Взятие Силистрии – это была бы наиболее громкая победа в Восточной войне; опоздай курьер с приказом хотя бы на час, неприятельские укрепления были бы взяты, а так уж получилось, что русские войска нехотя уходили от крепости, проклиная своих руководителей и Австрию, виновницу наших опасений за тыл нашей армии.

А главное, в ходе подготовки балтийского побережья к обороне выяснилось весьма многое: оказалось, что полковник Тотлебен, осматривавший батареи северного Кронштадского прохода, пришел к выводу, что батареи расположены так, что будут поражать друг друга, а вовсе не атакующего неприятеля. В других анонимных донесениях также говорилось о неблагополучном состоянии крепостей. Крепости тщательно осмотрели и пришли к выводу, что затрачены громадные деньги, а все впустую: крепости для обороны никуда не годятся, а вооружены крайне плохо. Ремонтные работы затягивались, адмирал Матюшкин в сердцах заявил: «Трудно недостроенную крепость, оставленную без внимания более сорока лет, привести в продолжение нескольких зимних месяцев в столь надежный образ, чтобы флот наш находился вне опасности от нападения неприятеля».