Иосиф Грозный: историко-художественное исследование - Николай Никонов Страница 44

И он ведь знал эту мудрость.

Сталин ужинал с неохотой. Обычно он любил этот поздний ужин и бывал голоден. А сегодня ничего не шло. Сталин хмурился, сопел (признак большого гнева и усталости), нехотя допивал чай в тяжелом, литого серебра подстаканнике. Чай с лимоном, заваренный так, как он всегда любил: половинка лимона разрезана дольками в длину, все зернышки тщательно выбраны. Не терпел, если находил эти палевые зернышки, болтающиеся в стакане. Неотпущенная прислуга — подавальщица Валя, всегда готовая словно бы броситься к нему, стояла у дверей. Нежный рот полуоткрыт. Личико миловидное, девичье-бабье, вздернутый нос весь внимание, недоумение-вопрос в вишневых глазах, в опущенных руках, девичье, глупенькое, ждущее и покорное одновременно. Перехватила суровый взгляд, движение бровью. Сталин при общей вялой мимике умел удивительно «разговаривать» бровями. И все, близко знавшие его, прекрасно понимали этот «язык».

— Невкусно, Иосиф Виссарионович? — решилась, делая шаг к столу, принять отставленные тарелки, пустой стакан, блюдце с выжатым лимоном.

— Апэтита нэт… — пробурчал он, вытирая салфеткой усы и бросая ее на стол. Хмурясь, глядел, как ловко мягкими руками, с ямочками у основания каждого пальца, она забирает посуду, ставит на поднос. Женственность и преданность в каждом движении. Так она всегда стелила ему постель: ловко, споро, услужливо, приятная, кроткая, мягкая, ни в чем не прекословившая ему, красивая Валя. «Валэчка» — так называл он ее в такие минуты, испытывая к ней давно забытые и как бы уже начисто потерянные чувства. К дочери? Нет, конечно… Жене? Какая жена? К жене такого, пожалуй, и не было. И не к прислуге… Не к исполняющей безропотный долг рабыне…

— Прийти постелить? — спросила, ставя поднос на руку, с тем легким значением, которое обоим было понятно давно.

Но Сталин только покосился, тяжело и хмуро встал, хмуро глядел на ее полные ноги в светлых чулках и комнатных ловких туфлях, и снова буркнул:

— Нэ надо… Сам…

Он привык все делать сам, не терпя прислуживающих при одевании и раздевании. Валечка, правда, была исключением. Ему шел шестьдесят второй год. ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ — это много, даже для вождя. Даже для него, обладавшего почти нечеловеческой выносливостью, жизненной закалкой. Эту выносливость он копил еще с тех давних-давних молодых лет, она выручала его во всем, а он давно усвоил, что она нужнее и благороднее силы. Выносливость и осторожность, — может быть, главные качества для вождя…

— Иды… Сам… — повторил он.

— Тогда спокойной ночи вам, Иосиф Виссарионович! — Валечка ничем не выдала своей досады, разве что растеряннее провела свободной рукой по прическе, чуть видной из-под белой косынки, пошла, повиливая бедрами. Приятные бедра. Он посмотрел, не мог не посмотреть, на этот покорный ему бантик на пояске, на ладное темно-синее платье, до половины икр скрывающее ноги сестры-хозяйки, как стала она именоваться вскоре, позднее уже совсем приближенная к нему.

Валечка умела держать себя, даже когда необузданный хозяин привозил к себе на ужин актрис, балерин и просто каких-то красивых женщин. Она прислуживала им за столом все с той же радушной, улыбчивой заботливостью, и только сам Сталин, наверное, чувствовал, чего это ей стоило. А она так же радушно поила утром кофе или чаем заночевавшую на даче залетную пташку и провожала ласковым словом.

Ах, как он ценил за это Валечку… Как бывал необыкновенно виновато шутлив и нежен. Догадывался, чего это радушие ей стоило. Кряхтел. Высоко поднимал брови. «У нас, кавказцев, кров гарачая… Гм…» Но кто бы мог подумать, что путь радушия, постоянной кротости, столь тяжелый для любой женщины, для Валечки Истриной был путем победы над самим вождем и над его временно вскипающими страстями. Новые женщины, певички, актрисули и балерины все реже появлялись в Кунцево, а вскоре не стали появляться совсем. На такой подвиг не была способна, совершенно очевидно, ни первая, ни тем более вторая жена Сталина. Не способны оказались и любовницы, не задерживавшиеся в его постели. Лишь одна не в меру болтливая и чванная толстуха-певица проговорилась как-то в кулуарах Большого, что Сталин «на коленях» умолял ее стать третьей женой. Спустя самое короткое время с певицей побеседовали серьезные люди, сообщив, что могут выписать командировку в Колымский театр, и желающих объявлять себя претенденткой на роль жены вождя не стало вовсе.