Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи - Фоско Марайни Страница 44

Чумби: нас посадят в тюрьму?

Ятунг – современная деревня; Чумби, которая лежит в нескольких километрах ниже и совсем не так процветает, – это бедное, но славное место старинной знати. Это всего лишь деревня, скромная деревушка, но там пять или шесть прекрасных, прочных, патриархальных домов. Постройки того же типа, что и везде в долине: крепкие стены, легка сходящиеся внутрь, большая и сложная деревянная крыша и широкие окна с прямоугольными деревянными наличниками, раскрашенными в разные цвета.

Резиденция цонгчи, местного представителя тибетского правительства, находится за пределами Чумби, за деревянным мостом, перекинутым через речку. Это своего рода длинная, низенькая, маленькая крепость. Повсюду в Тибете в таких постройках живут дзонгпоны, начальники крепости. Их всегда двое, начальник востока и начальник запада. В Тибете считают, что они должны приглядывать друг за другом. Однако здесь, ввиду особого положения долины Тромо и ее связи с Индией, вместо дзонгпонов живет цонгчи, который является торговым агентом. Торговый агент сейчас в отъезде – и где бы вы думали? В Америке. Какие-то предприимчивые молодые люди из лхасской знати, действуя по инициативе торговца Пангдацанга, убедили тибетское правительство, что оно может получить выгоды, если пошлет экономическую миссию в США, и миссия отправилась туда в начале 1948 года. Всем ее участникам вместо паспорта дали по здоровенному листу бумаги с красными печатями регента. Некий господин Тобванг остался в Чумби заместителем торгового агента.

Господин Тобванг послал за нами – вернее, не за профессором Туччи, а за полковником Мойзом, Меле и мной. Мы находились в двусмысленном и неопределенном положении. Нас отказались впустить в Лхасу. Профессор Туччи, будучи буддистом, единственный получил разрешение. А мы, остальные, хотя неоднократно обращались за разрешением сопровождать его, не получили даже обычного разрешения остаться на тибетской территории. Мы понятия не имели, чего хочет от нас Тобванг. Когда мы явимся к нему, он может даже бросить нас в тюрьму.

– Ты ничего не знаешь о Востоке, – сказал я Пьеро Меле, чтобы его напугать. – Здесь тебя приглашают на чай, беседуют с тобой полчаса об искусстве и поэзии, а потом делают бровью знак стражникам и говорят, что ты арестован.

– Ерунда! – ответил Пьеро. – Вот увидишь, ему только надо, чтобы ему починили будильник или перьевую ручку.

– Это ты так думаешь! Ну, может, ты и прав. Только я не могу не вспоминать о том, что случилось со мной в Киото в сорок третьем. После того как мы целый месяц просидели под домашним арестом, под постоянным полицейским надзором, в одно прекрасное утро в конце октября к нам пришел господин Ивами, начальник департамента иностранных дел, вместе с шестью-семью сопровождающими неприятного вида. «Доброе утро, господин Марайни, как поживаете? – спрашивает он меня этак вежливо. – Можно нам зайти на минутку?» Я их впускаю, они все садятся в гостиной. Мы разговариваем о том о сем пару минут, и тут господин Ивами замечает, что граммофон открыт и рядом лежат несколько пластинок; мы накануне вечером слушали музыку. Он берет пластинку в руки и говорит: «Вам нравится Моцарт?… Я его очень люблю, – говорит он дальше, не дожидаясь ответа. – К сожалению, жалованье позволяет мне мало удовольствий, но, когда удается, я откладываю немного денег и покупаю записи западной классической музыки. Я еще люблю Бетховена. Вы знаете Шестую симфонию?» Тем временем моя жена, которая услышала голоса, – японские дома сделаны из шерсти, и там все слышно, – встала и спустилась посмотреть, кто это к нам пришел. Ивами приветствует ее в самых цветистых японских выражениях, со всеми ритуальными годзаймасу, и продолжает говорить о музыке. Приходит горничная, подает чай. Беседа продолжается – правда, такие беседы обычно ведут в пять вечера, а не в восемь утра. «Видите ли, – заявляет Ивами, – в Шестой симфонии Бетховен напоминает мне нашего великого художника Кано Эйтоку» – и дальше разглагольствует об искусстве, о природе, об умиротворении. Допивает чай, но видит, что мы еще не допили свой, и ждет. И потом, не вдруг, а довольно медленно и твердо и совершенно другим тоном говорит: «Вставайте!» При этом он использовал фамильярное «кими» вместо уважительного «аната», когда обращался к нам. Мы встаем, и он продолжает: «С этой минуты вы больше не подчиняетесь своему посольству (иностранцы в Японии всегда «подчиняются посольству»), поскольку мы не признаем ваше правительство. Теперь вы подчиняетесь императорскому японскому правительству и обязаны выполнять наши приказы. Приготовьтесь к отъезду вместе с вашими детьми и минимальным количеством багажа». Потом он поворачивается к двоим из своих приятелей угрожающего вида и говорит: «Останетесь здесь! Не спускать с них глаз, это враги!»