Моя сестра - Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская Страница 44

Третье существо Е. П. Блаватской, за которым, к несчастью, слишком часто скрывались и совсем исчезали два ее первых существа, – это «madame», как называли ее все теософы без различия национальностей, это создательница теософического общества и его хозяйка, «la femme aux phenomenes» [Женщина с феноменами. – фр.].

Дойдя до феноменов, г-жа Желиховская в своих статьях говорит, что сама Блаватская «лично презирала эти чудеса»; но что последователи ее свидетельствуют о них устно и печатно с великой уверенностью. «Лучшие люди, окружавшие ее, не за них ее ценили, и сама она, в особенности в последние годы жизни, презрительно к ним относилась, говоря, что это ничтожнейшие действия сил, известных каждому фокуснику-факиру… Многие “воспоминания” о ней ее близких заявляют, как часто она останавливала с неудовольствием любопытство своих многочисленных сторонних посетителей».

Увы, это совсем не то! Все дело именно в феноменах. С их помощью Е. П. Блаватская создала свое теософическое общество, в их всеоружии она явилась в 1884 году в Европу для насаждения своего учения, ими она сделала себе рекламу и собрала вокруг себя людей, желавших их видеть с той или иной целью. Только эти феномены заинтересовали и привели к знакомству с нею таких людей, как Крукс, Фламмарион, Шарль Рише и английские ученые, учредители Лондонского общества для психических исследований.

Эти феномены, к сожалению, неразрывно связаны как с нею самой, так и с ее теософическим обществом, что будет доказано далее. В них могла быть ее истинная сила и оказалась ее слабость. Из-за них она погубила нравственно и себя, и многих, из-за них терзалась, бесновалась, убивала в себе душу и сердце, превращалась в фурию и должна была вынести все то, о чем умалчивает г-жа Желиховская.

Когда эти феномены были разоблачены, – опять-таки, как будет видно ниже из многого, а также из подлинного отчета и документов Лондонского общества для психических исследований, которые я приведу в своем месте, – Блаватская почла себя погибшей. Чего могла ждать для себя женщина, взявшая своим девизом: «There is no religion higher than truth» («Нет религии выше истины») – она даже на своей почтовой бумаге и конвертах выставляла этот девиз – и доказывавшая весьма важные положения своего учения феноменами, несомненно и неопровержимо оказавшимися самым грубым, самым возмутительным обманом и подделкой? Казалось, она права была, сочтя себя погибшей.

Но дело в том, что среди человеческого общества всегда находится множество лиц, для которых правда только тогда правда, когда она согласна с их желаниями. Люди, заинтересованные так или иначе в процветании теософического общества, а также чувствовавшие себя скомпрометированными, стали кричать, что знаменитая «посланница тибетских махатм» оклеветана, и в то же время сами не останавливались ни перед какой, самой грязной, клеветой, чтобы по мере возможности чернить и унижать ее врагов, то есть людей, не позволивших ей себя совсем одурачить.

Нашлось немало жаждущих и алчущих новинки, которые не стали справляться с формулярным списком Е. П. Блаватской и пристали к ее стаду. Таким образом она увидела, что вовсе не погибла. Она оправилась, стала продолжать и даже расширять свою деятельность, только относительно феноменов «закаялась» – это, мол, напрасная затрата жизненной силы, вздорные проявления и т. д.

Однако вот теперь, когда Е. П. Блаватской уже нет и, следовательно, никак нельзя в ее феноменах убедиться воочию, «полковник» Олкотт снова выступает сам и ведет за собою целый полк обоего пола особ, свидетельствующих о самых поразительных чудесах, производившихся «madame». Даже г-жа Желиховская тоже не может воздержаться, чтобы не порассказать русскому обществу обо всех этих чудесах и не привести о них чужие рассказы.

Ввиду всего этого и я считаю своею обязанностью передать во всеобщее сведение те «поразительные феномены», которых мне пришлось быть свидетелем. «Нет религии выше истины!» – как говорила, писала и печатала на своих бумажках и конвертах несчастная Елена Петровна.

II

В жаркий майский полдень 1884 года я сидел за работой у себя в саду в просторной беседке, заросшей вьющейся зеленью, через которую не проникало солнце и где поэтому было сравнительно прохладно.

Хотя это было в Париже и в двух шагах от Avenue du bois de Boulogne, но кругом стояла невозмутимая тишина. Маленький, очень оригинальной постройки домик, который я занимал, выходил на impasse [тупик. – фр.], где вообще почти отсутствовало какое-либо движение; хорошенький садик, затененный старыми каштанами и наполненный цветами, был обнесен высокой каменной стеною, а в глубине его таилась почти незаметная дверца, отворявшаяся на обширный луг, переходивший в опушку Булонского леса.

Только в такой обстановке и являлась возможность среди полной тишины отдохнуть человеку, сильно расстроившему себе нервы и обязанному в то же время много работать.

Я уже несколько месяцев прожил в Париже такой совсем непарижской жизнью, в никем не возмущаемом уединении, но имея в то же время под руками все нужные материалы для моей работы.

Я и тогда, в тот жаркий майский полдень, разбирал выписки, сделанные мною в Bibliotheque Nationale. Дело в том, что я задумал несколько работ в беллетристической или иной форме, намереваясь затронуть некоторые вопросы о малоизвестных еще предметах, о редких, но, по моему мнению, существующих проявлениях мало исследованных душевных свойств человека. Я занимался, между прочим, мистической и так называемой «оккультической» литературой. Кое-что из этой области мне впоследствии пришлось затронуть в моих романах «Волхвы» и «Великий Розенкрейцер».

По мере того как я разбирался в своих выписках из Bibliotheque Nationale, мне припомнились интереснейшие повествования «Радды-Бай», то есть госпожи Блаватской, появлявшиеся в «Русском вестнике» под заглавием «Из пещер и дебрей Индостана» и с таким интересом читавшиеся в России. Предмет моих занятий был тесно связан с главнейшей сутью этих повествований.

«Не решиться ли в самом деле, – думал я, – не съездить ли в Индию к нашей удивительной соотечественнице, Блаватской, и убедиться воочию, насколько согласны с действительностью те чудеса, о которых она рассказывает…»

Я именно думал об этом, когда расслышал на крупном хрустевшем песке дорожки моего садика приближавшиеся к беседке шаги. В беседку ко мне вошла madame Р., немало лет проживавшая в России парижанка, с которой мне в то время приходилось почти ежедневно видаться.

– Вот, – сказала она, кладя передо мною газетный лист, – вы так заинтересованы Блаватской, а она здесь, в Париже.

– Что вы! Не может быть!

– Читайте.

Это было утреннее издание газеты «Matin», где среди различных новостей дня объявлялось о том, что известная основательница теософического общества Е. П. Блаватская находится в Европе и на днях из Ниццы приехала в Париж, поселилась на rue Notre Dame des Champs, где она принимает всех заинтересованных в возбужденном ею теософическом движении. Заметка была небольшая, но две фразы нарисовали мне обстановку новопоявившейся знаменитости, в храм которой со всех сторон стекаются жаждущие знакомства с нею и с ее чудесами.