Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич Страница 44

– Vive la garde! (Да здравствует гвардия!), – и в одно время с этим криком – такой же громкий и отчетливый:

– Vive la garde Impériale! (Да здравствует гвардия императорская!) – На что генералы отвечали тут же:

– Vive la France! – Но ни один из них не прибавил: – Vive le roi!

Вскоре я узнал, что мне в приказах уже вышел отпуск в Россию, и я, не сносясь ни с бригадным командиром, ни с преемником моим по роте, прямо отправился в канцелярию дежурного генерала, объявил им сам о себе и просил выдать мне подорожную в Россию, что и сделали, к великому моему удивлению, не зная лично меня и без малейших справок. Сверх подорожной снабдили меня еще открытым предписанием через Францию и всю Германию бесплатно получать: квартиру лично для себя и для прислуги, продовольствие для себя, моим людям и лошадям и в случае надобности подводы. Так легки были в то время канцелярские порядки и служебные обряды.

Состоя в резерве и причисленный к батарейной роте графа Аракчеева, вместе с нею первую назначенную квартиру я имел около Парижа, в Нельи, в доме знаменитой актрисы, любимицы парижской публики Дюшенуа; [291]отлично устроенная, но в это время довольно разоренная вилла. Там я прожил не более четырех суток, а когда получил подорожную, будучи вольным казаком, я перебрался к своей роте, за Шаронтонскую заставу, в дер. Валентон, верстах в десяти от Парижа. Квартира мне была отведена у какого-то горожанина (bourgeois), с отлично отделанными комнатами и зеркальными стеклами; при доме находился большой сад, и из него был восхитительный вид на Париж, так как деревня расположена на первом возвышении к городу, и хотя я тут прожил более месяца, но ночевал только один раз, а остальное время безвыездно жил в городе.

Время препровождения моего заключалось по утрам в обзоре достопримечательных мест в Париже, начиная с Луврского музея и кончая китайскими банями (bains chinois), в которых китайского только и есть, что их название. Более же всего полюбил я Ботанический сад (jardin des Plantes), в котором я много нашел для себя интересного и поучительного; в Париже так было много сосредоточено замечательного, что я всегда почти опаздывал к обеду, куда заранее я условливался сойтись со своими товарищами. Обедывали мы чаще всего в Пале-Рояле у «Very» и «Frères Provençaux», а также и в других ресторанах; но более всего там, ибо это был почти центр Парижа, откуда все театры весьма близки. Вечером непременно отправлялся в какой-либо театр. В опере я был четыре раза, и при мне давали «Весталку», «Ифигению» Глюка, «Торжество Траяна» и «Алцесту» Глюка, [292]с участием в этих операх двух тогдашних знаменитых певцов: Лаиса и г-жи Браншю. [293]Лаис имел довольно высокий тенор, весьма легко владел голосом, а г-жа Браншю, обладая большими голосовыми средствами, сверх того была неподражаемая драматическая актриса, возбуждавшая восторг зрителей донельзя.

Во французском театре я был три раза и видел там «Силлу», «Магомета», «Мизантропа» [294]с Тальмой, Флери, Дюшенуа и Марс. [295]

При мне было два парада наших войск. Первый – в день Пасхи, на площади между Елисейскими Полями и Тюльерийским садом. На этом самом месте в 1793 г. казнен король Людовик XVI. [296]В Св. Христово Воскресенье 1814 г. воздвигнут был амвон в несколько ступенек и на нем был поставлен аналой для Евангелия и стол для прочей принадлежности к водосвятию. Я в это время стоял на террасе Тюльерийского сада, против самого амвона, в числе зрителей. Прежде всего государь с прусским королем объехали линию войск, расположенную около сада и по смежным улицам, а потом войска стянулись в колонны и построились в каре на площади. 1-я гвардейская пехотная дивизия стала спиной к дворцу Элизе-Бурбон, где жил государь; прусская гвардия – спиной к Тюльерийскому саду, 2-я гвардейская пехотная дивизия – спиной к Сене, а вся кавалерия – вдоль главной аллеи Елисейских Полей, спиной к Нёльисской заставе. А так как дорога по этой аллее к самой заставе поднимается все вверх, в гору, то из сада можно было видеть последний ряд кавалеристов, что производило прекрасный вид. Середина площади на большое пространство оставалась свободной, но шагах в ста от амвона расположена была цепью французская национальная гвардия. Когда войска построились и стали на предназначенные им места, государь и прусский король одни вошли на амвон, а свита их осталась в довольно почтительном отдалении. Любопытство и вольность обращения французов на этот раз не уважили приличия. Лишь только началось богослужение, вся цепь национальной гвардии как будто по условию сомкнулась к самому амвону, так что оба государя очутились окруженными одним неприятелем и отделенными совершенно от своих. Никогда не забуду этих величественных и истинно драгоценных для русского сердца минут! Благоговение так было сильно для своих и для чужих, что на террасе Тюльерийского сада, где я стоял, удаленный почти на 200 сажень от амвона, не только было слышно пение певчих, но каждый возглас дьякона или священника доходил до нас. Пока происходило передвижение войск, меня осыпали расспросами, чтобы я указал государя, великого князя, главнокомандующих и других значительных лиц, но началась служба, все смолкло, и все присутствующие, а их была несметная толпа, обратились в слух. Когда же гвардия русская, прусская и с ними вместе стоящая близ амвона национальная гвардия преклонили колена, то весь народ бросился тоже на колена, вслух читал молитвы, и многие утирали слезы. Необыкновенную картину представляла кавалерия, на лошадях, с опущенными саблями и обнаженными головами. Государь и прусский король все время, без свиты, вдвоем, с одними певчими, сопровождали священника, когда он проходил по рядам войск и кропил их святой водой; наконец пушечные выстрелы возвестили об окончании этой необыкновенной церемонии, дотоле невиданной парижанами.