Рубикон. Триумф и трагедия Римской Республики - Том Холланд Страница 44

Для римлян именно опьяняющая природа власти делала ее столь опасной Управлять делами своих сограждан и вести их на войну — волнующая обязанность, способная вскружить голову кому угодно. В конце концов, на чем еще была основана Республика как не на единственном всеобъемлющем предположении — что вкус царской власти действует как наркотик и развращает? Если не считать, конечно, того, что Рим сделался теперь господином мира и арбитром народов, и власть его консулов далеко превосходила власть всякого царя. Тем больше в таком случае оснований настаивать на ограничениях, всегда сопровождавших этот государственный пост.

И тем не менее растущие масштабы Республики ставили перед римлянами трудную задачу. Теперь, когда они стали гражданами не просто небольшого города-государства, требования к ним возросли беспредельно. Войны вспыхивали повсюду. И чем более далеким и неведомым был враг, тем сложнее становилась возникавшая перед консулами логистическая задача. В крайних ситуациях это не оставляло Сенату другого выбора, кроме как назначить магистрата, способного заменить их, способного быть, согласно римской формулировке, «pro consule». По мере расширения Республики во II столетии до Р.Х. обращение к услугам проконсулов сделалось еще более привычным. Военные обязанности могли затянуть срок их полномочий, который обычно был равен году. Помпеи, например, провел в Испании пять лет. Война была должным образом выиграна, что, впрочем, лишь ощетинило «консервативную шерсть» на римских затылках. Высокое положение Помпея лишь подкрепило неприятие Сенатом экстравагантных полномочий проконсульской власти. Ситуация в Испании была отчаянной, но в других случаях, если интересам Рима не усматривалось непосредственной угрозы, сенаторы могли предпочесть небольшую анархию, чем предоставлять полномочия для ее устранения одному из своих первых лиц.

Такова была ситуация в провинции Азия. Война с Митридатом повергла ее в нищету и хаос. Города стенали под тяжестью карательных экспроприации; общество приближалось к коллапсу; возле границ щерились и цапались мелкие князьки. Над ранами измученной провинции деловито жужжали «римские мухи», среди которых находились не только честолюбивые молодые офицеры, подобные Юлию Цезарю: агенты разоренных Митридатом публиканов слетались на запах свежей крови. Невзирая на все это, Азия оставалась богатейшей провинцией Рима — и именно этот факт помешал Сенату беспристрастно урегулировать положение в регионе. Кому можно было доверить управление им? Никто не забыл последнего проконсула, назначенного для разрешения ситуации на Востоке. Сулла все еще бросал зловещую тень даже на своих сторонников.

Тем не менее все в Риме понимали, что война с Митридатом осталась незаконченной. Стремясь скорее возвратиться в Италию и победить в гражданской войне, Сулла осознанно пожертвовал правом Республики на полное отмщение: принятое им решение пощадить убийцу восьмидесяти тысяч итальянцев, когда он легко мог уничтожить царя, было обусловлено только личными соображениями. В частности, это особенно ясно понимали лица, вовлеченные в политику. Вот почему оставленные Суллой офицеры продолжали время от времени совершать набеги на владения Митридата, пытаясь спровоцировать его на ответные действия. Именно поэтому также сенаторский истеблишмент, возглавляемый архисулланцами Катулом и Гортензием, отказался ратифицировать мирный договор, подписанный их собственным «генералиссимусом». Когда посланники Митридата прибыли в Рим, их принялись мариновать в городе под тем предлогом, что у Сената нет времени на встречу с ними. Месяц за месяцем послы оставались предоставленными самим себе.

Все это не оставляло у Митридата ни малейших сомнений в том, что римляне добиваются его свержения. Он не отказался от собственных амбиций. Азия оставалась столь же полной богатой добычи, какой была всегда. Прячась от докучливых глаз римских наблюдателей, Митридат медленно восстанавливал свои военные силы, подорванные наложенными Суллой санкциями. На сей раз он обратился за вдохновением за рубеж, к своему врагу. Панцири с самоцветами и позолоченное оружие остались в прошлом, их сменила римская дисциплина и эффективность. Митридат начал оснащать свою пехоту гладиусами, короткими обоюдоострыми испанскими мечами, которые легионы приняли на вооружение примерно за столетие до этого. Жуткие раны, наносившиеся этим оружием, способным колоть и рубить, всегда вызывали особенный ужас на Востоке. Теперь Митридат вознамерился присвоить его.

С этой целью летом 74 года до Р.Х. он вступил в контакт с мятежными марианцами в Испании и заручился их помощью в оснащении и обучении его армии. Просочившиеся на поверхность слухи об этом вызвали в Риме ярость и ужас. Республика никогда не бывала настолько опасной, чем когда существовала угроза ее собственной безопасности. Римляне редко выходили в бой даже против самого ничтожного врага, предварительно не убедив себя в том, что их превентивные удары на самом деле являются оборонительными действиями. Митридата, конечно же, нельзя было считать слабым врагом. Над Азией вновь нависла реальная опасность. Волна народного негодования приобрела такие масштабы, что назначение восточного командования стало, наконец, неизбежным. Однако при этом следовало ответить на опасный вопрос: кому его доверить?

В 74 году сулланский истеблишмент еще сохранял достаточный контроль над Сенатом, чтобы забаллотировать всякого потенциального честолюбца. Таким образом, можно было оставить за бортом и Помпея, к тому же все еще находившегося в Испании, и Красса, с головой окунувшегося в борьбу за преторство. К счастью для Катула и его союзников, консулом в тот год являлся один из их людей. Луций Лукулл был деятелем наиболее способным и видным из всей высшей знати, связавшей свою судьбу с диктатором и его порядками. Карьера его оказалась бурной с самого начала. Лукулл происходил из старинного рода, известного в первую очередь неудачными браками и раздорами. Мать его с ненасытным пылом оставалась неверной своему мужу, и отец Лукулла ввязался в ряд вендетт, закончившихся его осуждением и изгнанием. Наследственная вражда досталась Лукуллу, который сделал себе имя, предав суду человека, добившегося осуждения его отца. Подобная непримиримость оказалась существенной чертой его характера. Она слишком легко могла перерасти в чопорность, ибо Лукулл не был наделен обаянием; он даже не пытался завоевать популярность, предпочитая оставаться человеком едким и отстраненным от общества. Одновременно он являлся гуманным и высококультурным интеллигентом, философом и историком, овладевшим греческой культурой и проявлявшим подлинную заботу о благосостоянии подданных Рима. Неизменный в своей ненависти, он проявлял не меньшую пылкость в привязанностях и верованиях. Он был особенно предан Сулле и его памяти. Почти несомненно Лукулл был тем самым единственным офицером, готовым сопровождать Суллу во время его первого похода на Рим. Во время войны с Митридатом он подчинял веления чувства долга приказаниям своего полководца и его стремлению умело и настойчиво защищать несчастных греков. Впоследствии он сделался душеприказчиком покойного, который посвятил ему свои мемуары и назначил опекуном своих детей. В отличие от Помпея или Красса Лукулл оставался верным своему мертвому другу.