Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш Страница 43

— Чем бить-то? И с кем? С моей полусотней?

— Тут ты прав, с полусотней не навоюешь. Нужно подымать тысячи, десятки тысяч. Всех крестьян. Именно крестьяне могут смести любую власть. Наш учитель Кропоткин всё время это подчёркивает. Ну ладно, чего я тебя учу, ты сам понимаешь. Показывай свой лагерь.

Они направились вглубь леса. Забрались в самую чащобу. И наконец Щусь сказал:

— Вот наш «блиндаж».

Это, в сущности, была большая землянка, заглублённая до самой крыши. На земляном полу лежали раненые, все с оружием.

— Кто их лечит? — спросил Махно.

— Сами лечатся. Бабка Парамониха из села иногда наведывается, травку прикладывает, перевязывает.

— Лучше бы их в село переправить.

— Нельзя, державная варта то и дело является. Найдут раненого, запросто расстреляют. Тут, в Дибровке, как на грех, вартовского головы любовница, некая Филимончик, вот он и наезжает со всей кодлой.

— Я думаю, Феодосий, надо слить наши группы.

— Конечно. Гамузом сподручнее и батьку бити, — пошутил Щусь.

— Где тут у тебя мой заложник?

— А вон раненого поит.

— Пантюша, иди сюда, — позвал Махно.

Тютюник отложил ковшик, подошёл.

— Давай, Пантелей, быстренько к нашим, пусть правятся сюда в лес. Нечего там деревне глаза мозолить.

Вечером у костра Каретников, Махно, Щусь, Лютый и Марченко решали, что делать дальше? Все сходились на том, что надо идти в рейд по уездам и «обрастать» бойцами, добывать оружие, деньги. Но как быть с ранеными?

— Тяжёлых хочешь не хочешь придётся в селе оставить, — говорил Нестор, — а для легкораненых надо тачанки и чтоб на каждой пулемёт.

— На всех пулемётов не наберёмся, — сказал Щусь.

— Постепенно, не сразу, наберём. Каждая тачанка должна стать огневой точкой.

У костра появился встревоженный подросток, обратился к Щусю:

— Дядя Феодосий, в село варта наехала. Тятя послал сказать, что завтрева с утра они собираются вас убивать.

— Сколько их?

— Не знаю.

— Ну что? — оглядел Щусь собрание. — Надо готовиться к встрече.

— Надо разведку послать, — сказал Нестор. — Петя, позови Шкабарню.

Шкабарня понял всё с полуслова: сколько их, вооружение, где встали? И исчез в темноте вместе с подростком.

Воротился он уже за полночь.

— Значит, так, — начал Шкабарня, — их около сотни, табор разбили на церковной площади, на возах не менее пяти пулемётов.

— Немцы есть?

— Нет. Только вартовые.

— Секреты выставили?

— Не заметил. Я спокойно прошёл до самой площади. Вот часового на площади вроде выставили.

— Ну что? Встретим их на опушке, — полувопросительно сказал Щусь.

— Как ты думаешь, Семён? — спросил Махно Каретникова.

— Можно и так. Ну как мы у Гуляйполя, замаскировались, подпустили поближе и ударили.

— Они без разведки не пойдут. А разведка наверняка нас нащупает. Нет, тут что-то другое надо, — сказал Махно. — А что, если мы первыми нападём ни них. А?

— Вы что, Нестор Иванович, их вдвое больше нашего, — сказал Щусь.

— Ну и что? Ещё, кажется, Суворов учил бить врага не числом, а уменьем. Лучшая оборона — это нападение. Значит, так, — вдохновился сразу Махно. — Делимся на два отряда по тридцать человек. Ты, Щусь, заходишь с той стороны в село со стороны моста, мы отсюда, от леса, и идём с двух сторон к площади.

— Значит, пешими?

— Разумеется. Стук копыт часовой за версту услышит. Подходим к площади и забрасываем табор варты бомбами и гранатами. Уцелевших приканчиваем из винтарей. Ну как?

— По-моему, неплохо, — сказал Каретников.

— Отлично, — согласился Лютый. — То, что надо!

— А если дойдёт до рукопашной, — усомнился Щусь. — А мы ж, считай, все с ними в одной форме.

— Хорошее замечание, — согласился Нестор. — Чтоб отличить своих, всем на левый рукав повязать белые повязки.

Группа Щуся выехала на час раньше, ей предстояло далеко полями обогнуть Дибривку.

Уже начинало светать, когда Махно со своей группой вступил в село. Всем было строго наказано не разговаривать, соблюдать полную тишину, не бренчать оружием, бомбы бросать и стрелять следом за Махно. Часть бойцов пробиралась огородами и садами. Махно в сопровождении Лютого и Лепетченко шли по левой стороне улицы, держась у самых палисадников под нависшими из-за заборчиков деревьями.

И вдруг сзади истошно закричала женщина, выбежав на средину дороги.

— Хлопцы-ы-ы, спасайтесь. Злодии по вас идуть! — и кинулась к церкви.

За ней, выбежав с другого двора в исподней рубашке, бежала другая, крича:

— Держите суку вартовскую.

Лепетченко выхватил пистолет, но Махно, пытаясь соблюсти уже нарушенную тишину, прохрипел:

— Не стреляй. Заткни ей глотку.

Лепетченко бросился наперерез орущей бабе, она пыталась увернуться, он подножкой сбил её с ног и сходу дал пинком в зубы. Она захлебнулась кровью. Бежавшая в исподнем женщина вцепилась лежащей в волосы и стала бить её головой о дорогу, приговаривая:

— Ах ты, сука, ах, подстилка вартовская, — и обернувшись к Лепетченко: — Бегите до её хаты, синие ставни, там у неё голова вартовский ховается. Бегите, берите борова тёпленького.

Истошные крики любовницы вартовского начальника услышал часовой на площади и выстрелил вверх, поднимая в лагере тревогу. Но этот выстрел стал сигналом и для повстанцев. Кто уже успел приблизиться к площади, начал кидать гранаты. Открыли стрельбу. И хотя внезапность была сорвана и бой начался преждевременно, он застал вартовцев врасплох и к тому же в отсутствие своего командира.

Взрывы и треск стрельбы посреди села всполошил жителей. Заскрипели ворота, захлопали калитки, и по улице побежали к центру парни, мужики с ружьями, обрезами, а то и с вилами помогать повстанцам.

— Сдавайтесь! Вы окружены! — кричал Махно, потрясая пистолетом.

— Бросай оружие, — вторил Каретников.

Бой был скоротечен. Ещё толком не проснувшиеся гетманцы не смогли оказать серьёзного сопротивления. Гранаты, рвавшиеся среди табора и поражавшие многих вартовцев, мигом сломили уцелевшим волю к сопротивлению.

— Не стреляйте, не стреляйте, мы сдаёмся. Мы свои.

— Раз свои, бросай оружие.

Разоружённых уцелевших гетманцев сбили в одну кучу к церковной ограде, приказали сесть, и сбежавшиеся жители села внимательно их рассматривали, выискивая своих обидчиков.