Век хирургов - Юрген Торвальд Страница 43

Кох рассудил, что переносчикам болезни, если ему удастся изолировать их, потребуется животная материя, должная послужить им питательной средой. Нужно было исключить наличие на живом материале популяций микробов других видов. Кроме того, она должна была быть прозрачной и доступной для наблюдений. Для своих целей Кох избрал стекловидное тело здоровых бычьих глаз.

Он рассказал мне также, как важно поддерживать правильную температуру, поскольку только она может обеспечить стабильное увеличение численности микробов. Из своей настольной масляной лампы он соорудил нагревательный прибор. После он нашел деревянную щепку, которую предварительно подержал над огнем, пока та не обуглилась. Так он надеялся избавиться от всех посторонних микробов, которые могли находиться на ней. С помощью деревянной щепки он поместил несколько крошечных капель зараженной сибирской язвой крови в глазную жидкость. После он еще около часа просидел над емкостью, наблюдая за приготовленным биологическим раствором. Все это время он надеялся стать свидетелем активного размножения палочек. Но вместо того ему пришлось признать, что в препарате стало стремительно увеличиваться количество неких других маленьких шарообразных тел, что весьма осложняло наблюдение. Впоследствии эти неизвестные, но весьма бурные организмы захватили весь объем питательной среды. Кох размышлял. Долгое время его терзал вопрос: как предотвратить попадание в питательный раствор других бактерий?

И в итоге его осенила спасительная мысль. Предварительно обожженное предметное стекло он придумал совместить с толстой стеклянной пластиной, которую также до того подержал над огнем. В той самой пластине он сделал углубление с намерением уложить ее после сверху на препарат, который, в свою очередь, наносился на предметное стекло. После нанесения препарата предметное стекло фиксировалось против углубления во втором, толстом, стекле. При этом важно было рассчитать, чтобы объем углубления несколько превосходил объем капли препарата. Так, капля биологического раствора находилась внутри углубления, невредимая и доступная для наблюдения. Вокруг капли между обоими стеклами находился вазелин. Он не давал стеклам смещаться и одновременно препятствовал попаданию внутрь воздуха.

Быстрым движением Кох перевернул стекла. И вот капля уже свободно повисла прямо над углублением в микроскопном стекле, ни к чему не прикасаясь, ей больше не угрожали посторонние бактерии из воздуха. Так были изобретены «свисающие капли» Коха, дом для изолированных бактерий. Кох установил стекла под линзой своего простенького микроскопа. К огромному его удивлению, эксперимент не потребовал от него терпения и усидчивости. Палочки стали размножаться, причем размножаться с безумной скоростью.

Они размножались как любые живые существа, и, очевидно, они размножались абсолютно таким же способом, когда попадали в тело здорового животного. Они заполняли его кровь и, как с самого начала подсказывал ему здравый смысл, закупоривали его сосуды.

Но все же чтобы доказать это, Коху пришлось бы пересадить изолированные микробы на то самое здоровое животное. В его распоряжении не было даже самого крошечного овечьего стада, на котором он мог бы экспериментировать. У него не было даже одной-единственной овцы. Но, как он надеялся и рассчитывал, болезнь способна поразить и более мелких животных, раздобыть которых было бы значительно проще в силу их невысокой стоимости. Кох сразу подумал о мышах.

Так в доме Коха появилась первая клетка. При помощи обугленной лучины Кох поместил свои «свисающие капли» в разрез на мышином хвосте и подождал какое-то время. На следующий день мышь умерла, и Кох провел вскрытие животного. Он вскрыл селезенку. На ней буквально кишели заразные палочки. Все признаки сибирской язвы были налицо. Кох мог бы праздновать победу. За одну только ночь ему удалось сделать то, что никому до того не удавалось. Он доказал, что в природе существуют и даже размножаются болезнетворные палочки и что именно они являются причиной сибирской язвы. Но его дотошность в поиске истины все же заставляла его сомневаться, обходить стороной ошибки и заблуждения. Единственный эксперимент, как он решил, ничего не доказывал. Кох сомневался до тех самых пор, пока не повторил тот же опыт десяток раз и не получил десяток точно таких результатов.

Но Кох не успокоился и на том. Ведь переносчики сибирской язвы, должно быть, попадали в организм овцы через траву, которой она питалась. Если все было верно в его наблюдениях за палочками, то они должны были погибнуть, едва оказавшись вне питательной среды с нужной температурой. Как же могут они выживать на лугу, в траве, в выделениях животных, где угодно еще, если температура там далека от температуры тела?! Целую неделю Кох посвятил наблюдению за своими «свисающими каплями» при разных температурах. И вдруг он совершил новое, самое важное открытие. Он установил, что микробы способны трансформироваться в случае, если температура среды некомфортна для них. Тогда они превращаются в «споры», обладающие колоссальной жизнестойкостью. Именно она, как догадался Кох, и позволяла им выживать вне организма животного при любых температурах. Но как только споры попадали внутрь живого тела, они снова преобразовывались в микробов, или «бактерий», или «бацилл», как называл их Кох, и провоцировали смертельное заболевание. Так был открыт возбудитель сибирской язвы.

Со своим изобретением Кох направился в Институт физиологии растений при Университете Бреслау, а в частности к профессору Кону. Тогда судьба улыбнулась Коху, потому как он попал именно к тому человеку, который, не хмуря бровей и не бросая недоверчивых взглядов, дал высокую оценку его работе и пригласил его продолжить исследования в Университете. Там Кох возобновил свои эксперименты. Результаты их были достаточно убедительны и не оставляли более никаких сомнений. Все больше и больше влиятельных профессоров хлопотали о судьбе Коха в Берлине, чтобы спасти его от одиночества и безвестности захолустного Вольштайна. Они ходатайствовали для него о месте в лаборатории и о профессорской кафедре, которые позволили бы ему спокойно, не отвлекаясь, заниматься научной работой. Но в Берлине один влиятельный человек принял Кохову теорию в штыки, тот самый, что однажды уже поломал копье об упрямство Земмельвейса – Рудольф Вирхов.

Огромными усилиями для Коха в конце концов все же удалось добиться место общинного врача в Бреслау, что еще крепче привязало его к городскому университету. Но лишь три недели спустя ему пришлось снова покинуть город, поскольку его жалованья оказалось недостаточно, чтобы прокормить семью. Однако так неуклюже завершившийся побег из Вольштайна все же дал свои плоды: за эти три недели он сумел окончить и напечатать статью о бациллах сибирской язвы, которая впоследствии попала в руки представителей избранных и очень узких медицинских кругов. Правда, лабораторией Коха снова стал гадкий чулан его вольштайнского дома.

Кох поставил перед собой новую цель. Он посчитал, что необходимо сделать бактерии настолько хорошо различимыми, что опровергать их существование никто бы уже не осмелился. И в этом деле его не подвели интуиция и дарование. Ему удалось выяснить, что живые бактерии, говоря условно, впитывают в себя пигмент, а потому разные их виды имеют разную окраску. И благодаря пестроте их можно различать, глаз сразу же выхватывал их на фоне живой ткани, питательной среды. И эта его находка была чрезвычайно важна.