Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники - Александр Доманин Страница 43

Рашид ад-Дин пишет, что битва при Калаалджит-элет и через сто лет после описываемых событий была чрезвычайно знаменита: о ней пели степные певцы и рассказывались легенды. Неувядаемой славой покрыли себя воинственные уруты и мангуты, шедшие в авангарде небольшой монгольской армии. Они, невзирая на потери, смели и передовой полк джиргинцев, и прикрывающие главные кераитские силы отряды тубегенцев и дунхаитов. Ван-хан бросил на монголов своих лучших воинов — личную тысячу тургаудов, но и они были разбиты. Наконец, Нилха-Сангум бросается на атакующих врагов с главным силами… и падает, пораженный стрелой в щеку. Кераитское войско начало медленно отступать, и в какой-то момент стало казаться, что монголы вот-вот опрокинут врагов — тем более, что Джамуха берег собственных воинов и отнюдь не стремился контратаковать (вообще, Джамуха предпочитал воевать чужими руками, стремясь ослабить и своих врагов, и своих временных союзников: он, вероятно, хорошо знал китайскую притчу о двух тиграх, убивающих друг друга в долине, и хитрой обезьяне, наблюдающей за этим с дерева, а потом становящейся хозяйкой положения). Но для столь удивительной победы над многократно превосходящими силами противника монголам Темучина элементарно не хватило времени. Солнце уже садилось за вершины гор, и Темучин приказал отступить на исходные позиции. Кераиты, ошеломленные ранением своего вождя, их не преследовали.

Таким образом, знаменитая битва формально закончилась вничью; однако для Темучина такой исход был равносилен поражению. Сил на повторение атаки попросту не было, слишком велики были потери в сражении. Скрепя сердце, монгольский хан дал приказ об отступлении. Этот вынужденный отход оказался крайне тяжелым. Многие нестойкие воины, после поражения разуверившиеся в своем вожде, стали покидать ряды его войска. Дезертирство приняло поистине массовый характер: по свидетельству Рашид ад-Дина, разбежалось более половины монгольской армии. В конце концов, Темучин привел свои изрядно поредевшие отряды в болотистую местность Балджунах,{Эти почти непроходимые болота находились к югу от реки Халхин-гол и представляли собой нечто вроде естественного убежища.} где смог наконец-то перевести дух. Когда пересчитали воинов, оказалось, что с Темучином в балджунахские болота пришло всего лишь две тысячи шестьсот человек. Но то были действительно вернейшие из верных, подлинное ядро его армии. Впоследствии эта группа получила звание «балджунту» — то есть «балджунахцы», и не было в монгольской армии звания почетней.

Монгол убивает противника

«Балджунахское сидение» — один из тяжелейших периодов в жизни Темучина, которую и без того не назовешь легкой. Постоянный голод, отсутствие нормальной питьевой воды, — пили застоявшуюся болотную жижу, — тяжелое психологическое состояние после понесенного поражения. И в то же время, как это ни парадоксально, Балджунах стал и синонимом возрождения. Ведь, несмотря на все невзгоды, Темучину удалось сохранить костяк своей армии. Сподвижники не предали своего хана, хотя примеров обратного поведения в степи было сколько угодно: достаточно вспомнить периодические взлеты и падения того же Тогрила. А, как говорится, были бы кости, а мясо нарастет. К тому же, сидя в Балджунахе, Темучин узнал, что кераиты после ранения Сангума отказались от преследования и отступили на север. И это уже давало отличные возможности и для военного, и для дипломатического маневра.

Поздней весной 1203 года Темучин вывел свое небольшое войско из Балджунаха в местность Далан-нэмургес на реке Халхин-гол (тогда — Халха). Отсюда он, разделив армию на две равные части, двинулся вниз по Халхин-голу, удерживая под своим контролем оба берега реки. По дороге к озеру Буир-нур монголы кормились охотой на дикого зверя. Тогда же Темучину, действующему то угрозами, то лестью, удалось склонить на свою сторону один из крупнейших обоков хонгиратского племени, кочевавший в тех местах. Такое своевременное усиление позволило ему получить, наконец, так необходимую его армии передышку. В конце концов, Темучин со своим улусом остановился на богатых травой берегах речки Тунге, вблизи озера Буирнур. Здесь он провел все лето, собирая силы, откармливая коней и ведя хитроумную дипломатическую подготовку новой войны с кераитами.

Монгольский хан отправил послов ко всем своим противникам с целью, по возможности, расколоть сложившуюся против него коалицию. К Ван-хану его послы обратились с длинной речью, в которой Темучин напоминал кераитскому хану о том, скольким тот обязан и самому Темучину, и его отцу. Упреки попали в цель: Ван-хан прослезился и даже отправил к названому сыну собственного посланника — просить прощения за причиненные обиды. Это, впрочем, уже не могло погасить конфликта: старый Тогрил уже мало что решал в своем улусе, а его сын Нилха-Сангум был и оставался непримиримым противником монгольского владыки. Сангум не поверил сладким речам Темучиновых послов, и сам напомнил им, как раньше сын Есугэя называл Ван-хана «кровожадным старикашкой», а его, Сангума, годным только крутить хвосты овцам. И кераиты продолжили подготовку к решающему столкновению.

Куда больший успех имело посольство, отправленное Темучином к своим неверным родственникам — Алтану, Хучару и Даритаю. Темучин призвал их вспомнить события 1186 года, когда решался вопрос о том, кому быть ханом монголов-нирун. Тогда ведь сам сын Есугэя предлагал ханство и Алтану, и Хучару, но те отказались, предоставив престол Темучину и поклявшись верно ему служить. Напомнил он им и о непостоянстве Ван-хана, который, столько лет будучи другом Борджигинов, внезапно стал их врагом. Темучин предрекал ту же судьбу и своим родичам-отщепенцам, и, надо сказать, эти его слова явно подействовали на них нужным для монгольского хана образом. Отступники решили повременить с помощью кераитам, более того — по сведениям Рашид ад-Дина, якобы даже сами решили напасть на кераитские кочевья, попытавшись сыграть собственную партию в борьбе за власть в монгольской степи. Трудно сказать, насколько соответствует истине это сообщение персидского историка, но факт остается фактом: никакой помощи от монгольских противников Темучина кераиты так и не получили. В стороне остался и вечно выжидающий Джамуха.

Осенью 1203 года Темучин оказался вполне подготовлен к большой войне с кераитами за власть в степи. Его военные силы по-прежнему значительно уступали военным возможностям кераитов, но монгольский хан решил проделать тот же маневр, который ранее не удался Тогрилу и Сангуму. Темучин решил определить исход войны внезапным нападением на ставку Ван-хана. Чтобы обеспечить эту внезапность, хан придумал хитрость в стиле своего старого друга-врага Джамухи.

В степи давно было известно, что брат Темучина, Джочи-Хасар, поссорился с первенцем Есугэя. Действительно, у Хасара и Темучина всегда были непростые отношения, подогреваемые и скрытым соперничеством, и завистью младшего брата к старшему. Вспомним, что Джочи-Хасар — хорошо ли, плохо ли — в течение десятилетия замещал Темучина на ханстве и сполна вкусил от сладкого яблока власти. Считая себя не менее достойным правителем, чем старший брат, Хасар откололся и ушел от Темучина, в то же время не примкнув и к его врагам. Неверный братец, однако, просчитался: с ним не пошел почти никто; монголы предпочли остаться верными куда более богатому талантами первенцу Есугэя. В конце концов, Джочи-Хасар впал в полную нищету и брошенный всеми, включая собственную семью (которая выбрала более сытую жизнь в кераитской ставке), скитался по степи. Будучи уже на грани смерти от голода, он пришел с повинной к Темучину на его стоянку у реки Тунге. Хан простил своего блудного брата, — хорошими воинами не разбрасываются, — но решил, пока об этом событии не стало известно в степи, сделать хитрый ход.