Дорога к свободе. Беседы с Кахой Бендукидзе - Владимир Федорин Страница 43

ВФ: По поводу этого сюжета два года назад была дискуссия на ялтинском форуме Пинчука. Ричард Брэнсон рассказывал, что мы, частный бизнес, за одну миллионную того, что было потрачено сверхдержавами на космическую гонку, решим те же задачи. Но тут возникает вопрос. Не от того ли так получается, что частный капитал в космосе – это карлики, стоящие на плечах у гигантов. Понятно же, что он базируется на технологическом заделе, который был создан как раз во время гонки сверхдержав.

КБ: Есть и другие примеры. Одним из мегапроектов в биологии было секвенирование генома человека. Участвовали Америка, Англия, Япония, Китай, Германия, Франция – огромный консорциум, потратили 3 миллиарда долларов. Крейгу Вентеру это все надоело, он создал частную компанию, набрал денег и сделал то же самое за 100 миллионов – параллельно, не стоя на плечах никаких гигантов.

Советская научно-техническая интеллигенция все еще любит идею, что оборонные расходы стимулируют развитие экономики. Ничего такого нет. Вот сейчас у Обамы есть план картировать весь человеческий мозг.

ВФ: Этим Пол Аллен занимается.

КБ: Картировать мозг – хорошая задача, но картировать централизованно федеральному правительству за бюджетные деньги… Вы выбираете сегодняшнюю технологию и говорите: «У меня до фига денег, поэтому я этой технологией справлюсь». Но тем самым вы мешаете развитию новых технологий, которые будут картировать мозг не за миллиард, а за пять миллионов. Сейчас создаются фантастические технологии картирования мозга, какой нейрон с каким соединен и так далее… Хорошо, что успели их создать, пока эта программа не началась. Если бы она была десять лет назад, ни хрена этого бы не было.

Люди инстинктивно тянутся к большим идеям. Один мой знакомый философ в Грузии ходил и говорил: нам надо построить большой коллайдер. «Зачем?» – спрашиваю. «Нужна большая идея, чтобы весь народ объединился». Что-то в этом есть мессианское.

ВФ: Мне кажется, это скорее ностальгия по массовому обществу, индоктринированному всеобщим средним образованием, идеологией. Атавизм, который обречен на вымирание.

КБ: У меня нет точного ответа на этот вопрос. Человек же не является идеальным существом.

Пифагор учил, что идеальной является сфера. И если бы человеческое общество было построено из идеальных людей-сфер, тогда в нем действовали бы строгие законы…

ВФ: Бестрепетное сердце благоокруглой истины…

КБ: Кто это сказал?

ВФ: Парменид.

КБ: И все было бы очень просто – упруго бы друг от друга отскакивали. Но наша форма сложнее, чем сфера. Как только вы допускаете, что нет упругого отталкивания, у вас начинает возникать какая-то структура – слипаются, объединяются, возникают узоры и так далее. И появляется представление, что нужен какой-то главный узор, и мы все должны к этому главному узору, к какой-то большой идее стремиться.

Мне кажется, что без элемента насилия это не получается. Другое дело, что мы по-разному склонны к насилию. Те, кто более склонен к насилию над другими, иногда побеждают и называются «президент», «премьер-министр», «власть». Если у них в голове есть, что должен быть большой узор, они начинают нас вплетать в эти узоры. Без тяги людей к большим идеям непонятно, зачем это им нужно. Занимайся своим делом, чего ты лезешь куда-то.

В какой-то степени это, конечно, результат воспитания. В нас воспитывают рациональность. И тут такая дилемма: человек, с одной стороны, понимает, что будущее непредсказуемо, а с другой – его учат, что правильно – предсказать будущее и под это дело заточить ножи. Отсюда все эти программы и стратегии: «У нас есть программа-2020!», «А у нас – 2030», «2049!», «3127!!» Почему 3127? Да фиг его знает, просто нравится цифра.

Я к советским экономистам отношусь, мягко говоря, скептически. Когда я был министром экономики, президент сказал, что надо создать какой-то экономический совет. Я пытался его отговорить, потому что такие советы – лабуда какая-то, но потом согласился, подумал, что вряд ли он будет собирать его часто. «Только меня тоже запишите, пожалуйста, в этот совет».

И вот в большом зале заседаний правительства собрались профессора, убеленные сединами. Миша [Саакашвили] опаздывает, они беседуют друг с другом. Меня игнорируют: подумаешь, приехал какой-то человек нехороший, назначили только недавно, а тут – заслуженные экономисты, нет, чтобы спросить их. И один седовласый говорит другому седовласому: «Я слышал, у вас в институте построили модель развития экономики Грузии на ближайшие 20 лет». Я думаю: «Ух ты, ничего себе, – это же какая огромная бессмысленная работа». Неважно, что такую модель построить нельзя – зато мейнфреймы гудят, миллиарды бит в минуту или секунду перерабатывают, моделируют, нелинейное программирование…

У меня как у министра был в подчинении институт экономики. Неужели это там сделали? Думаю, надо пойти посмотреть, как там все гудит. Почему я всерьез это воспринял? Министерство находилось, по-моему, в бывшем здании Госплана. Там был один тройной этаж – с потолком восемь метров высотой – под вычислительные машины. Предполагалось, что они будут такие большие, что потолка четыре метра не хватит, нужно восемь – чтобы это все охлаждалось. Data center советского типа. Зал этот, конечно, не использовали, потому что зимой его невозможно было отопить. «А в институте, – думаю, – наверное, работает. Господи!» И второй седовласый отвечает: «Да, все верно. Более того, недавно закончили модель на 100 лет».

Боже мой – какие огромные ресурсы расходуются, исходя из совершенно неправильного предположения, что можно прогнозировать.

Через несколько дней приходит ко мне директор этого института – очень уважаемый человек, он был премьер-министром Грузии в советское время. Просится в отставку. Очень достойно себя повел. Я назначил на его место молодого парня, выпускника РЭШ. Мне его Ксения Юдаева порекомендовала. Как-то спрашиваю его: «Ну, где все это – гудящие мейнфреймы?» «Да никаких компьютеров там нет, – отвечает. – Шесть персоналок – вот и все». «Да нет, они такое исследование провели, я понимаю, что это ерунда, бессмысленное экономико-математическое исследование, но трудоемкое».

Он начинает узнавать, и выясняется следующее: в этом институте были молодые ребята, достаточно толковые и вполне успешные (один у нас сегодня работает проректором). Они подрабатывали в основном тем, что писали диссертации для других. Один, тот что проректор, написал пять диссертаций – одну себе, четыре другим. Он не то чтобы шикарно зарабатывал, но на хлеб хватало. А другой парень хорошо владел Excel. И он писал таблицы в Excel, такие связанные – если выпуск столько, то цены – столько. Он сдвигал на один столбик – и у него получался прогноз на 2005 год. И кто-то на этом защищал диссертацию. Потом – 2006-й, 2007-й, и так до 2020-го дошел. А когда я министром стал, он понял, что долго это не протянет – и сразу сдвинул на 100 лет. Так возникла модель…

ВФ: Оптимального функционирования экономики через 100 лет.

КБ: А почему я в это поверил? Когда Юрий Маслюков стал первым вице-премьером в правительстве Примакова, он сказал замечательную фразу: мы сейчас собираем данные, будем их загружать в компьютер в сотом институте (есть какой-то такой институт, «ящик» то есть, п/я 100), и они, компьютеры, нам скажут, что делать.