Курьезы холодной войны. Записки дипломата - Тимур Дмитричев Страница 43

В ходе торжественной церемонии прибытия Щербицкий, по всей вероятности, смотрел в основном на своего президентского гостя и, даже если он заметил высоченного пакистанского гренадера, а его было трудно не заметить, то не имел возможности спросить о его положении в официальной зарубежной делегации. Я объяснил нашему хозяину, что это был личный адъютант президента, но что по нашему протоколу он не должен был находиться в его автомобиле. Однако сам по себе факт присутствия телохранителя Яхья Хана в лимузине Щербицкого представлял собой значительно меньшую проблему по сравнению с той, которую создало размещение этого присутствия на большей части и без того ограниченного пространства заднего салона машины. Удлинённая экзотическая фигура пакистанского офицера не только оккупировала место, предназначавшееся для президента его страны, но и растянула свои несгибающиеся нижние конечности по диагонали через весь пол, фактически узурпировав и то пространство, на котором должны были разместиться ещё три пассажира.

Щербицкий хотел разрешить эту неловкую кризисную ситуацию, попросив через меня президентского охранника (который, кстати, совершенно невозмутимо продолжал сохранять занятую им удобную для него позицию, не обращая внимания на переминавшихся около него в неопределённости собственного президента и высшего руководителя Украины) пересесть в другую машину, поскольку на гостеприимной украинской территории за безопасность высокого гостя отвечали соответствующие местные службы. Этот, казалось бы, логичный и убедительный довод не произвел совершенно никакого воздействия на решительного и верного солдата, который успешно отстоял свою твёрдо закрепленную позицию в автомобиле Щербицкого ссылками на пакистанский кодекс охраны главы их государства, особенно во время его нахождения за рубежом. Разочарованный таким решительным, но довольно обоснованным объяснением, Щербицкий смотрел на Яхья Хана в ожидании какой-то помощи с его стороны в отношении его воинственно настроенного подданного.

Президент, наблюдавший за этой сценой со спокойной улыбкой, продолжая покуривать свою любимую английскую сигарету, повернулся ко всё ещё удивлённому украинцу номер один и сказал: «Вы знаете, ваше превосходительство, боюсь, что мой адъютант прав, и я не могу менять наши установленные нормы безопасности. Почему бы нам не попробовать разместиться с другой стороны машины?» Откровенно говоря, это утверждение Яхья Хана выглядело несколько преувеличенно и даже не совсем правдиво, поскольку, как я помнил, ни в Москве, ни в Ленинграде до приезда в Киев о таком положении пакистанского кодекса безопасности никто не вспоминал и захвата пространства на заднем сиденье президентского лимузина не происходило. Мне не хотелось ещё больше осложнять этот инцидент упоминанием о протоколе, соблюдавшемся до Киева, и я промолчал. Услышав суждение высшей пакистанской инстанции, мы последовали за президентом на другую сторону автомобиля.

Однако, посмотрев на возможности рассадки с этой новой позиции, Щербицкий и я сразу поняли, что перемена стороны посадки не приблизила нас к нахождению решения. Надо сказать, что все остальные машины президентской колонны уже давно были готовы к отъезду и ждали, когда тронется головной лимузин. К этому моменту нашей первой задачей было посадить в уже стеснённое пространство автомобиля президентского гостя. Хотя с этой, другой стороны машины само место для него на сиденье было доступно, вездесущие нижние конечности телохранителя Яхья Хана оставляли на полу лишь узкое пространство в форме остроугольного треугольника, в котором несгибаемые ноги пакистанского гренадёра служили непоколебимой гипотенузой, уходившей в небольшую щель под откидным сиденьем, находившимся точно по диагонали от того места, которое так удобно занимал бравый и верный адъютант президента.

К этому моменту Яхья Хан начал выбирать позицию, которая бы позволила ему ввести свой корпус внутрь салона. В целях разъяснения необходимо упомянуть, что хотя президент Пакистана был профессиональным военным в ранге маршала и носил офицерские сапоги даже с его теперешним гражданским костюмом, на данном этапе жизни его тело представляло собой тяжёлую корпулентную массу, которая с большим трудом поддавалась наклонам и подъёмам обычных повседневных перемещений, как, например, при посадке за стол или в машину. Однако действительно серьёзной проблемой, которая доставляла ему настоящие физические страдания и была главной причиной его плохой мобильности, были его болезненно толстые ноги.

Когда мы оказывались наедине, Яхья Хан признавался, что он испытывал почти непрекращающиеся боли в ногах от колен до пальцев ступней. Поскольку в свободное время президент нередко приглашал меня в свою гостиную для компании, чтобы поговорить, выпить и покурить (а он много курил и выпивал несколько раз в день, начиная с подъёма утром, когда он буквально опрокидывал два небольших стакана «Black & White»), я несколько раз был свидетелем той пытки, через которую он проходил при утреннем надевании и вечернем снятии с помощью двух слуг специально пошитых для него сапог. Вечерняя процедура была для него гораздо более болезненной, ввиду того, что его патологически толстые ноги за день распухали ещё больше, оказываясь в тисках кожаных сапог. Понаблюдав эти тяжёлые операции с сапогами несколько раз, я однажды спросил Яхья Хана, почему он не хотел поменять их на какие-то более удобные ботинки или сапоги с молнией, что значительно облегчило бы для него прохождение ежедневного ритуала обувания и разобувания. «Вы знаете, — сказал он мне в ответ, — я был солдатом всю мою жизнь. Сейчас, когда я являюсь президентом моей страны, я должен носить гражданский костюм. Мои военные сапоги — это единственное, что постоянно напоминает мне, да и другим, что независимо от обстоятельств в своём сердце я остаюсь солдатом». И он продолжал стоически страдать.

Сейчас перед посадкой в машину он должен был сначала запять для этого соответствующую позицию: повернувшись спиной к сиденью и взявшись одной рукой за корпус автомобиля, а другой, опираясь на перегородку, разделявшую салон, Яхья Хан начал медленно и трудно опускать свой корпус вниз. Затем он как-то скользнул нижней частью тела вдоль достигнутого сиденья и только потом смог втянуть одну ногу за другой внутрь, вытянув их тоже по диагонали вдоль конечностей своего охранника. С ним было кое-как закончено. Сейчас было необходимо разместить в уже переполненном салоне самого первого секретаря, да ещё и меня, поскольку без моего участия эти руководители не могли общаться друг с другом.

После посадки президента пространство на полу для ног сократилось почти полностью, но на самом сиденье ещё оставалась небольшая щель между корпусом Яхья Хана и его ординарцем. Заметив эту обнадёживающую для него перспективу, Щербицкий спросил меня, не будет ли неудобно попросить президента подвинуться плотнее к корпусу своего телохранителя, что, таким образом, несколько расширило бы пока ещё слишком узкое пространство для его собственного сиденья, хотя этот маневр можно было осуществить только за счёт дальнейшего сокращения места для ног. В ответ на эту любезную просьбу президент проявил большое понимание и сумел не только придвинуться вплотную к своему ординарцу, но и тесно прижать его к стене автомобиля. Эти участливые действия главы пакистанского государства привели одновременно к тому, что тела двух уже размещённых пассажиров образовали ещё более острый угол по отношению к общему направлению дороги — позицию, которую без всякого преувеличения можно было определить полулежачей. Сейчас Щербицкий обрёл возможность попытаться с большей надеждой устроиться в собственном автомобиле.