Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров - Александр Век Страница 43

• Иван Алексеевич Бунин (10 (22) октября 1870, Воронеж – 8 ноября 1953, Париж) – русский писатель, поэт, почетный академик Петербургской академии наук (1909), лауреат Нобелевской премии по литературе 1933 года.

• Величайшая неудача – не столько даже сама эмиграция писателя, сколько порожденная ей неутолимая тоска по родине.

Трудно в это поверить, но в ознаменование 80-летия нобелевского лауреата Ивана Алексеевича Бунина друзья подарили ему… телефон. Точнее, возможность его установки. В 1950 году это было нешуточным предприятием. Трудность заключалась не столько в стоимости установки, сколько в нехватке свободных линий. Кандидатам в абоненты приходилось ждать чуть ли не годами. Ивану Алексеевичу после настойчивых хлопот земляков аппарат установили вне очереди. Едва ли только сам Бунин им толком воспользовался. Разве что для вызова докторов и сиделок.

Вослед Льву Толстому он любил цитировать крылатую фразу Марка Аврелия о том, что «высшее наше назначение – готовиться к смерти». Однако сам к смерти явно не был готов. Хорошо, успокоительно верить в личное бессмертие, в райские кущи за порогом жизни. Веры такой у Бунина категорически не было.

«Что за бред! – вскрикивал он. – Это противоречит элементарной логике… После минутного пребывания на этой мерзкой планете мириады лет какого-то непонятного, зашифрованного существования. Раз есть начало, должен быть и конец».

По приезде в Париж писатель все чаще чувствовал себя «отвратительным больным стариком». Здоровье его не переставало ухудшаться. Малейшая простуда – а ей он был крайне подвержен – затягивалась на долгие недели и всякий раз грозила серьезными осложнениями. Кроме того, оказалось, что без хирургического вмешательства нельзя освободиться от мучивших его недомоганий. Операцию провели парижские медицинские светила на редкость удачно, однако сил Бунину она не добавила, вторую молодость не подарила.

Выход его книг оказался одной из последних литературных радостей. Сперва появились «Темные аллеи», из-за орфографии которых Бунину безуспешно пришлось воевать с издателем, да тот настоял на своем: книга вышла без ятей. Зато в старой орфографии отпечатали «Воспоминания».

В эмиграции он любил ностальгировать по Москве, обычно в каком-то бытовом разрезе. Вспоминал первый снег и езду на саночках в морозные дни. Оживлял в памяти ресторан «Прагу» с ее рябчиками в черном сметанном соусе. Подлинную лирическую грусть вызывали телешовские «литературные среды», на которых собирался весь цвет русского культурного общества. На собрания приходил Антон Чехов, иногда приезжал Федор Шаляпин, бася: «Вот здесь меня нужно слушать, а не в Большом театре», играл свои новые опусы Рахманинов. Бунину нравился сам воздух этих «сред». И полвека спустя со слезой на глазах он рассказывал о высоких спорах, полночных обильных ужинах, затейливых амурных историях.

Иван Алексеевич никогда не завидовал чужой славе, деньгам, физическим данным. Зато рассказы о чужих любовных триумфах его угнетали. Бунин очень хотел, чтобы его считали донжуаном и, когда был в настроении, пространно распространялся о своих былых похождениях.

Если судить по этим рассказам, список покоренных им женщин не слишком-то длинный. В любовных делах он был, по-видимому, робок и не умел проявлять импонирующую женщинам сексуальную агрессивность. У него, как, впрочем, и у большинства мужчин, водилось больше упущенных возможностей, чем конкретных достижений.

Как-то в военные годы к Ивану Алексеевичу приехал в гости однолетка, русский художественный критик. Аккуратненький, элегантный, наодеколоненный, без единого седого волоса, с хрустальным моноклем в глазу. Зашел и за чашкой чая стал развлекать Бунина рассказом о своих умопомрачительных эротических похождениях, без малого достойных легендарного Казановы.

Бунин слушал с большим удовольствием фривольное повествование. Он вообще обожал выслушивать такого рода «исповеди». Втихомолку посмеиваясь, иронически разглядывая маститого гостя, он не проронил ни словечка.

А когда визитер ушел, Бунин только и сказал:

– Каков враль!

Однако к вечеру спустился из своей комнаты чем-то удрученный.

– Что с вами такое? – испугался секретарь писателя.

– Вы знаете, я все время думал, ну а, может быть, все, о чем он нам поведал, – чистая правда. Ведь он же – мой ровесник!

Бунин не мог отправиться в шальной загул не только по причине пошатнувшегося здоровья, но из-за отсутствия достойных его имени денег. Даже в дни изобилия, после получения Нобелевской премии, Иван Алексеевич стал мысленно предвосхищать, что не сумеет удержать средства и рано или поздно окажется у «разбитого корыта». В этом отношении он себя хорошо знал, и тут, несомненно, сказывались наследственность, воспоминания о бедной обстановке его дворянского дома и полном, почти до нищеты, оскудении.

Может быть, этим и объясняется, что когда у него возникла реальная возможность за сравнительные гроши приобрести в излюбленном им Грассе небольшой домишко, чтобы впредь не думать о крыше над головой, несмотря на советы друзей и близких, он на такой шаг не решился. Ему казалось, что русскому писателю Бунину не к лицу стать каким-то домовладельцем, каким бы этот его дом ни был миниатюрным. Лучше всего вольно катиться по миру, без обременительных обязательств.