Блокада в моей судьбе - Борис Тарасов Страница 43

Я часто думаю: какое все-таки это было тяжелейшее время, но какая степень самоотдачи проявлялась нашим народом! Представим на мгновение жизнь тогдашнего села. Мужчины в своем большинстве ушли на фронт, за исключением разве что нескольких человек, хронически больных и инвалидов. Фронт, как зловещий косарь, выкашивал подрастающую молодежь. Уходили на фронт десятками, а возвращались единицы, в основном искалеченные. Женщины работали на самых тяжелых работах. Приходилось слышать, как сделав перерыв в работе, они собирались в круг и начинали петь грустные песни. Нередко эти песни заканчивались плачем в голос. В то время то одной, то другой из них приходили похоронки – извещения о гибели родных людей.

Нормой было постоянное полуголодное существование. В годы войны деревня чистого хлеба не едала. Рабочий день был неограничен, работали от рассвета до темноты. Упорядоченной оплаты за труд в колхозах не было.

На так называемые трудодни люди получали практически крохи – то, что оставалось после выполнения обязательных государственных поставок. Дети от 12 лет и старше во время школьных каникул привлекались к работе в колхозе в обязательном порядке.

При всем этом, сельские жители проявляли к нам, ленинградцам, детям и женам фронтовиков, доброту. Мы никогда не слышали каких-то попреков, вроде того, что вот понаехали, заселились в наши дома, корми вас, когда и самим есть нечего.

Такого, твердо могу сказать, не было не только в нашем селе Александровское, но и в других местах, где жили эвакуированные ленинградцы.

Мама моя по происхождению была тоже крестьянкой. Поэтому, когда она попала в деревенскую жизнь, то быстро освоилась среди местных жителей. Я видел и чувствовал по хозяйке дома, что людям нравится, что она не чванится своим положение жены командира, не чурается черновой работы, проста в общении с людьми и быстро вошла в ритм местной деревенской жизни. У соседки была швейная ножная машинка, старая, еще дореволюционная, сделанная в Германии. Договорившись с владелицей, мама начала шить на этой машинке разные нужные вещи. К ней стали обращаться женщины с просьбой пошить то рубаху, то трусы, то занавеску. Естественно, как это принято в деревне, за работу платили в основном продуктами. На этой же машинке мама обшивала и нас. По мере нашего подрастания перешивала вещи в основном от самого старшего, то есть от меня, к более младшим.

Была еще одна интересная деталь в ее тогдашней жизни. Как-то она сделала большую ошибку. Под большим секретом сообщила хозяйке, что умеет гадать на картах. Конечно, при этом был упомянут и случай, когда она угадала приход отца с фронта. Естественно, что на следующий день об этом знали уже все женщины деревни. И тут началось… Обычно к вечеру то одна, то другая приходят с одной просьбой: «Надя, погадай!» В деревне почти все мужчины были на войне, и настроения женщин в такой обстановке были наполнены мистикой, верой в чудеса. Мама обычно отказывалась, ссылаясь на то, что она жена политрука, что его строго накажут, если узнают, чем она тут занимается. Но иногда ей приходилось уступать.

Зимой мама пыталась создать в деревне коллектив художественной самодеятельности.

Но почему-то из этого ничего не вышло. Видимо, люди очень уставали на работе в колхозе, а ведь у них было еще и свое хозяйство.

От той поры осталось еще одно сильное воспоминание. В местном колхозе был один примечательный человек, мужчина старшего возраста. Он успел побывать на войне, потерял там ногу. Протеза у него не было. Тем не менее, он работал объездчиком, ездил на лошади и следил, чтобы не воровали урожай с полей. Как-то он застал нас, детдомовцев, в поле с турнепсом (это такая кормовая культура, похожая на репу, довольно сладкая, и у нас, детей, пользовалась спросом). Очень ловко соскочил с лошади, подозвал к себе и предложил взять каждому по одному турнепсу. Затем сел на землю и пригласил нас присесть вокруг него. Неожиданно попросил рассказать о том, что мы испытали во время блокады Ленинграда. Мы долго, перебивая друг друга, рассказывали ему. Он внимательно слушал, покачивая головой. Затем сам начал рассказывать о войне. Впоследствии он еще много раз разговаривал с нами, рассказывал о себе, о своих товарищах, но никогда не жаловался на судьбу. Мы так и не узнали, где и как он потерял на фронте ногу. Очень сдержанный, сильный был человек. Настоящий мужчина.

Те невероятно трудные условия, в которых в годы войны жила деревня, сегодня трудно представить.

Иногда пытаются объяснить покорность народа, его примирение с тогдашними условиями жизни давлением репрессивного аппарата, свирепым трудовым законодательством.

Полагаю, что элемент давления, несомненно, присутствовал. Но он не был главным, определяющим в общем порядке вещей. Думаю, главное все же состояло в том, что сельские жители хорошо понимали степень опасности, исходящей от врага для страны и для каждого человека лично, понимали, что тем, кто воюет на фронте, приходится еще тяжелее. Во всем этом была своя мера справедливости. Поэтому и не роптали, а, сжав зубы, терпели и работали.