Аппетит - Филип Казан Страница 43

– Это Дева Мария, – огрызнулся я.

В это время тетя Маддалена, которая бросала все более тревожные взгляды на дверь уборной, помогала Тессине с последними деталями платья. Когда скромность племянницы была удовлетворительно ограждена, тетка что-то шепнула Тессине на ухо и уплыла в уборную. Дверь закрылась, и на мгновение воцарилась тишина. Потом откуда-то снизу раздался приглушенный взрыв. Тут же неописуемо чудовищная вонь ворвалась в окно, и через секунду раздался отчаянный вопль из-за двери туалета. Я распахнул дверь и обнаружил тетю Маддалену практически в обмороке у стены. Жужжание мух превратилось в рев, и я украдкой заглянул в дырку. Свинья лопнула на жаре, и ее раздутый труп разлетелся на кусочки.

За моим плечом появился Обезьяна, и вдвоем мы выволокли тетку в студию. Здесь она окончательно потеряла сознание, чуть не повалив при этом Обезьяну.

– Давай вытащим ее в коридор, – сказал я. – Там запах послабее.

Мы вынесли – наполовину на себе, наполовину волоком – тетю Маддалену на выложенную камнем лестничную площадку.

– Подожди здесь с ней, – сказал я Обезьяне. – Принесу ее платок.

– Почему я? – пожаловался он, с отвращением глядя на женщину в обмороке.

Не обращая на него внимания, я проскользнул обратно в студию.

Тессина стояла рядом с мольбертом, держа флакон с венгерской водой. Я обнаружил, что пялюсь на безукоризненное сердечко ее лица, как будто все еще рисую его: глаза васильковой синевы и миндалевидной формы припухли от слез, но это я запоминать не хотел. Мои пальцы смахнули слезы с ее лица, и я попробовал их, закрыв глаза, – соль улеглась на моем языке странными кристаллами.

Тессина поймала мои руки и крепко зажала между своими ладонями. Потом она бросилась меня целовать. Ее спина изогнулась, когда моя ладонь проскользнула по бороздке ее позвоночника, плывя над жаром кожи. Во рту у меня стоял вкус шафрана. Полетели золотые мотыльки.

– О Господи! – простонал я, когда она тихонько отодвинулась от меня. – Тессина… Я пытался забыть тебя. Но разве это возможно?

– Я тоже пыталась забыть о тебе. Я заставила себя. Я не могла прийти опять в сад, потому что… потому что… – (Мы оба говорили хриплым рваным шепотом, полуобернувшись к двери.) – Лучше бы я никогда не рождалась. Потому что теперь я больше никого никогда не полюблю. Я никогда не полюблю Бартоло Барони. – Она издала рыдание, сухой, страшный вздох отчаяния. – Dio mio… Я не перенесу этого.

– Тессина, я всегда любил тебя… – Я чувствовал, как слезы текут по моему лицу. – Я должен был сказать тебе раньше.

– Ты не понимаешь. Бартоло возвращается.

– Он уедет опять. Он все время возвращается во Фландрию.

– Не в этот раз. Мой дядя… – Она отпустила меня, и ее руки взлетели к губам.

– Что с твоим дядей?

– Он сказал Бартоло, – прошептала она сквозь пальцы.

– Я не понимаю.

– Дядя написал Бартоло во Фландрию и рассказал ему… – Она схватила мою руку и грубо прижала к своей груди. В ее прикосновении совсем не было нежности. – Вот! Что они выросли! Что я готова стать его женой! Бартоло уже в Генуе. Он будет здесь… даже не через неделю, и он велел готовиться к свадьбе. Он даже заказал эту картину.

Тессина отпустила мою руку и уткнулась мне в шею.

– Но как же мы с тобой? – выпалил я. – Я сделаю все, что ты захочешь. Я даже в монастырь уйду. Я уеду из Флоренции. Но не выходи замуж за Барони!

– У меня нет выбора. Это решает фортуна… или, может быть, мир – тюрьма. Вот это сейчас не реально, не может быть реальным – и никогда не было. Прости меня.

Я поцеловал ее руки, но она отдернула их.

– Я должна идти. И мы больше не сможем увидеться. Ты же знаешь это, правда?

Я притянул ее к себе, не заботясь, что нас могут увидеть, и поцеловал в губы. Я знал, что никогда не запомню ее вкуса: слишком сложный, слишком драгоценный. Но все же попытался уловить его: шафран, соль, вишни… нет, это было прошлое. Настоящее: где оно? Куда делась радость? Где весь наш восторг? Он уходил, уже исчез, и Тессина ускользала из моих объятий.

Она опустила голову и прошла мимо меня, прижимая к лицу надушенный платок, чтобы скрыть слезы. Я услышал, как она воркует над теткой на площадке, и теткин невыразительный брюзгливый голос, бранящий ее, Обезьяну, меня, уборную, все на свете. Все, что я до сих пор хотел сказать, засохло и застряло у меня в горле: «Я стану знаменитым поваром – поваром самого Папы Римского! Самым известным в Италии. И тогда мы сможем пожениться. Стань монахиней, Тессина, уйди в монастырь и жди меня в саду. Я приду и спасу тебя, как Филиппо спас свою Лукрецию».

Пришел Обезьяна и встал рядом. Прищурился, оценивая мой эскиз.

– Что ж, это очень даже хорошо подойдет, – сказал он.

– Тогда заплати мне.

– Ладно, ладно. – Он неохотно пошарил в своей котте и вытащил несколько монеток.

Я не потрудился их пересчитать, просто сунул в штаны.

– Я ухожу.

Я выбрел на свет, грязно-розовый, как рыбьи жабры, унося на себе вонь нужника, словно плащ. Шел быстро, повесив голову, и, когда сталкивался плечами с прохожими, не чувствовал совершенно ничего.

21

Август 1472 года

Это случилось через два дня после Успения Девы Марии. Я забежал домой вздремнуть между обеденной и вечерней сменами и обнаружил очень бледного человека, ожидающего меня в гостиной отцовского дома. Преждевременно поседевшие волосы, бледная кожа, оттененная темной щетиной, бледные глаза – все это делалось еще более бесцветным в сочетании с темно-бордовым дублетом и облегающими штанами.

– Я полагаю, это вы Нино ди Никколайо Латини? – спросил он довольно официально. Я кивнул. – Тогда я попал в нужный дом.

Почудилось ли мне крошечное презрительное раздувание носа, прищур глаз?

– Мое имя Раффаэлло Дитиери. – Он сделал паузу для пущего эффекта.

Его имя и правда произвело на меня впечатление: не самое приятное.

– Дворецкий мессера Бартоло, – произнес я, сразу насторожившись и напружинившись, как кошка, и стараясь не показывать этого. – Я… Добро пожаловать в палаццо Латини.

– У вашего отца ведь лавка?

– «Латини и сын», – ответствовал я. – Лучшие мясники во Флоренции. И разумеется, мой отец – консул своей гильдии.

– Хм… Гильдия мясников, – протянул дворецкий.

Он все это, конечно же, знал. Кроме того, он, совершенно очевидно, пришел сюда увидеться со мной, а не со стариком. У меня не получалось вообразить, как это может означать что-либо, кроме опасности, отчего следующие слова оказались еще бо́льшим сюрпризом.

– Мессер Бартоло устраивает пир, чтобы отметить свое обручение с донной Тессиной Альбицци. Он попросил меня узнать, не окажете ли вы честь приготовить еду.