Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор Страница 43

– Люди скажут мне, что ничего другого я не могла ожидать, что мусульмане неблагодарны и не имеют понятия о верности, но я не буду так думать, уважаемый ибн Хафез. Я никогда не пожалею, что сумела спасти вас. Наверное, причина в том, что ваша вера запрещает вам лечить христиан, да?

Старик замешкался, засопел, привычным жестом вцепился в бороду:

– О, справедливая и могущественная госпожа, которой я обязан своей недостойной жизнью, ваши слова заставляют меня устыдиться. Нет, многоуважаемая властительница, моя вера тут ни при чем. Аллах запрещает лекарям наносить вред больным, и долг истинного врачевателя – облегчать страдания каждого, кем бы он ни был.

– Тогда в чем же дело, уважаемый ибн Хафез? Может, мы скупо вознаграждаем вас, или с вами плохо обращаются? – Княгиня бросила взгляд на даму Филомену. Всякий, имевший дело с этой женщиной, мог бы обрести неодолимую тягу к дальним странствиям.

– Светлейшая и великолепнейшая повелительница, вы спасли мою жизнь, и ваша щедрость не заслужена мной. Моя благодарность вам безмерна. Но даже лучший медик не может победить собственную дряхлость. Пока не поздно, я хочу позаботиться о будущности своей внучки Фатимы. Когда-то я свел знакомство с эмиром ибн Мункызом из Шейзара, посетившим Александрию. Эмир Усама, мой единоверец-шиит, человек начитанный и мудрый, черпал наслаждение в наших беседах. Оказалось, что он стал правой рукой нового атабека Дамаска Муина ад-Дина Унура. До эмира Усамы дошло известие о том, что я прибыл в Сирию, и, вспомнив о своем недостойном собеседнике, благородный эмир предложил мне место лекаря при дамасском дворе, иншаллах.

Вот как? Оказывается, ее мусульманский знахарь – известный ученый, пользующийся в мире ислама престижем, и знатные эмиры переманивают его к своим дворам? Впрочем, с первой их встречи она догадалась, что ее египтянин – не обычный старик. Антиохия, конечно, не могла лишиться столь сведущего и опытного медика, но как удержать магометанина, которого гонит по миру, как перекати-поле?

– Уважаемый аль-Дауд, я прекрасно помню вашу прелестную Фатиму и боюсь, что Дамаск – опасное место для нее. Имадеддин твердо намерен завоевать этот город. Оставшиеся в живых жители Хомса могут рассказать вам, как им это понравилось.

Старик вздрогнул. Ибрагим аль-Дауд был трусоват, Констанция поняла это во время их первой встречи на рынке. Уже тогда малодушный лекарь трясся от страха за свои с внучкой жизни.

– На все воля Аллаха… Нет ничего, что я ценю выше мира и спокойствия, ибо считаю, что истинный джихад – это борьба со злом в собственном сердце, но прихотью судьбы я, ничтожный врачеватель, больше всего пригоден там, где идут непрекращающиеся войны, – сокрушенно пробормотал Ибрагим.

Неудивительно, что такой слабый и трусливый человек ценил мир. И остальных людей жалел, хоть и язычник. Прав был отец Мартин: каждому созданию может найтись полезное место в Божьем мире, даже Ибрагиму ибн Хафезу, а с его помощью – и Констанции! Если травинка может меч перерубить, то и юная княгиня с помощью араба-шиита сможет спасти Антиохию! Пора Раймонду убедиться, что старательная тихоня способна не только молиться за него, но и принимать государственные решения.

– Достопочтенный аль-Дауд, если вам небезразлична судьба вашего эмира и прочих жителей Дамаска и вы действительно считаете, что я заслуживаю вашей благодарности, то у вас есть редкая возможность совершить доброе деяние на благо Антиохии и Дамаска.

Пораженный Ибрагим уставился на княгиню, забыв, что невежливо смотреть в упор на чужую жену с непокрытым лицом:

– Многоуважаемая правительница, я перед милостями вашей сиятельности в неоплатном долгу и охотно выполню любую вашу волю…

Говорят, неверным чужды все благородные чувства, но в таком случае Ибрагим ибн Хафез аль-Дауд оказался исключением, потому что этому поклоннику Аллаха не были чужды признательность и верность. С тех пор, как Констанция спасла старика, она невольно испытывала к нему полное доверие и, не задумываясь, выпила бы любое горькое снадобье, поданное дрожащей рукой египетского лекаря, так как убедилась, что приверженность ремеслу врачевания полностью заменила старику честь и долг. Аль-Дауд старательно лечил даже заклятых врагов и придерживался убеждения, а точнее – заблуждения, что любой страждущий, даже смертельный враг – прежде всего человек и заслуживает помощи. Но можно ли полагаться на сарацина в переговорах с его соплеменниками?

Констанция рассматривала морщинистые щеки Ибрагима, растрепанные седые кусты бровей, заглядывала в добрые, честные глаза. Этот сын Исмаила удивлял своими добродетелями. Даже свою внучку басурманин любил не меньше, чем иные христианские матери – собственных дочерей. Но главное, ей не к кому было обратиться помимо него: ни один франк не согласился бы поручить юной женщине государственные переговоры, а сами рыцари не торопились предлагать мир Дамаску.

Даже ибн Хафез затруднился поверить в серьезность ее намерений, но поверив, от волнения растерял все французские слова и снова нещадно затрепал свою многострадальную бороду.

– Пожалуйста, не толкуйте ни о каком отъезде, – вежливо, но твердо завершила аудиенцию Констанция. – Если вы и впрямь человек мира, то оставайтесь в Антиохии. Только тут вы действительно незаменимы, и я продолжу защищать вас и щедро вознаграждать вашу верность. Передайте, пожалуйста, мой подарок маленькой Фатиме. Дама Филомена?

Высокая, сутулая дама сунула в руки лекаря тугой кошель, пробормотав с таким видом, словно колики вернулись:

– Двух сотен безантов должно хватить, по меньшей мере, на год безграничной преданности.

Ибрагим склонился до земли.

– Пишите своему другу-эмиру поскорее, уважаемый ибн Хафез. – Пусть Раймонд убедится, что супруга способна печься о благе Антиохии с такой же легкостью, как о запасах пива на время поста! – И, пожалуйста, мессир, перестаньте заставлять моих людей ополаскивать руки перед едой. Добрые христиане ропщут, что мы подражаем мерзким иудейским обычаям.

События благоприятствовали почину Констанции: Занги продолжал захватывать Сирию и осадил принадлежащий Дамаску Баал-Бек. Коварный тюрок на Священной книге поклялся мусульманскому гарнизону города собственным гаремом, что «и одного человека не убьет, когда войдет в крепость». Но, видно, приелись собственные жены возлюбленному чаду дьявола, потому что после капитуляции Кровавый повелел сжечь правителя крепости и распять всех остальных ее защитников, оставив в живых только обещанного одного. Услышав об этой расправе и обнаружив войско ненасытного сельджука под стенами собственной столицы, старый и опытный правитель Дамаска, мамлюк Муин ад-Дин Унур, избрал из двух бед меньшую и в корне пересмотрел свои отношения с латинянами.

В августе Ника и Итамар отправились в старый Акко.

Франкские стены давно были погребены в основаниях оттоманских фортификаций: на месте Проклятой башни, захваченной Ричардом Львиное Сердце, высился Бурдж-аль-Коммандор, гранитные колонны караван-сарая попирали останки доминиканского монастыря, на первом этаже сторожевой башни крестоносцев Бурдж-эль-Султан расположился ночной клуб, над франкской цистерной красовалось турецкое рококо мечети Ахмед-эль-Джаззар, а глубоко под цитаделью Джаззар-паши залегли крипт и залы тамплиеров. С развалин крепости, взорванной мамлюками вместе с ее последними защитниками, сигали в море арабские подростки.