Пикассо и его несносная русская жена - Сергей Нечаев Страница 43

Пикассо удивленно спросил, что она имеет в виду.

- Франсуаза не должна выезжать на арену и открывать корриду, - ответила она. - Что напишут в газетах?

Художник лишь рассмеялся.

- Газеты столько лет печатают обо мне всякую ерунду, и эта новость не будет наихудшей. Раз мы с Франсуазой этого хотим, так оно и будет. А газетчики пусть изощряются, как им вздумается.

- Но это похоже на цирк, - запротестовала Жаклин.

- Совершенно верно, - ответил Пикассо. - А что плохого в цирке? Так или иначе, мне нравится эта идея. А если другим не нравится, тем хуже для них.

После этого Жаклин Рок поняла, что Пикассо не переубедить, смахнула с глаз слезы, откинула волосы и сказала:

- Пожалуй, вы правы. Да, вы правы. Вы всегда правы.

После корриды Пикассо находился в приподнятом настроении.

- Ты была великолепна, - сказал он Франсуазе. - Совершенно блистательна. А посему должна остаться, так как мне бывает весело только с тобой. Ты создаешь нужную атмосферу. Если уедешь, я сдохну от скуки.

Она ответила, что не сможет вынести их прежнего образа жизни, и в тот же вечер уехала. Пикассо снова пришел в мрачное настроение. Чтобы развеяться, он взял детей с няней, а также Жаклин Рок с ее дочерью и уехал в Коллиур, в Пиренеи.

Он прожил там до конца лета, в шутку увиваясь за графиней де Лазерм, с которой познакомился когда-то в Перпиньяне. Это была черноглазая брюнетка с классическими чертами лица, высокая и хорошо сложенная.

В Париже Франсуаза заболела, и ей потребовалась срочная операция. Когда она вышла из больницы, позвонил Даниэль-Анри Канвейлер и сказал, что Пикассо хочет взять детей на ближайшее воскресенье, что Жаклин Рок не будет - только Пикассо и дети. И Франсуаза ответила, что поедет с ними.

Потом Пикассо и Канвейлер заехали за ними, и они все вместе направились в загородный дом последнего в Сент-Илере.

Во время обеда Пикассо вдруг сказал, что ему очень плохо, что у него сдает сердце. Франсуаза вызвалась оказать ему помощь, но маэстро ответил, что не хочет иметь с ней никаких дел. Канвейлер, разумеется, очень разволновался. Пикассо вышел из-за стола, поднялся в спальню и лег.

Примерно через час Франсуаза поднялась взглянуть на него. Казалось, он готов весьма театрально испустить дух, однако нашел в себе достаточно сил, чтобы злобно прошипеть:

- Ты чудовище, низкая тварь. Видишь, одного твоего присутствия достаточно, чтобы я слег. Если не уберешься с глаз, я умру. Подумать только, чем ты обязана мне!

Поняв его настроение, она кивнула и сказала:

- Ты совершенно прав. Ты был на белом коне, нашел меня валявшейся в сточной канаве, вытащил оттуда и привел в хрустальный замок вести жизнь принцессы.

От этих слов он разозлился еще больше, потом обрушился на мораль среднего класса и буржуазные ценности, бранил родителей Франсуазы за то, что они воспитали ее в праздности.

- Если бы я действительно нашел тебя в канаве, было бы лучше для нас обоих, - сказал он в завершение своей долгой речи. - Тогда ты была бы всем обязана мне и отдавала бы себе в этом отчет. Будь сейчас старый режим, и будь я королем, я приказал бы бросить твоего отца в тюрьму. Это он во всем виноват.

Франсуаза невольно рассмеялась, заявив, что ей очень смешно слышать, как коммунист [15]мечтает о старом режиме. Потом она напомнила, что будь сейчас старый режим, скорее всего, ее отец отправил бы его в тюрьму за совращение своей единственной дочери в столь юном возрасте.

Пикассо с трудом оперся на локти и сел в постели.

- Не смей смотреть мне в глаза и говорить, что была непорочной.

Но она посмотрела и сказала:

- Все было именно так.

- И ты не считаешь себя в огромном долгу передо мной? - раздраженно спросил он.

- Почему же, считаю, - ответила она. - Ты научил меня очень многому. Но и я дала тебе очень многое за прожитые совместно годы. Во всяком случае, я дала тебе не меньше, чем ты мне, а посему я нахожу свой долг оплаченным с лихвой.

После этих слов Пикассо сдался. Он сказал, что очень плохо себя чувствует и потому не может продолжать спор. И что ему нужно немедленно возвращаться в Париж.

Он пошел вниз по лестнице, бормоча себе под нос:

- Эта женщина вредит моему здоровью . Я не хочу больше ее видеть .

Летом 1954 года Франсуаза Жило отправила Клода с Паломой в сопровождении няни, которая присматривала за ними в Париже, чтобы они пожили с Пикассо, и условилась с девятнадцатилетней Майей, дочерью Марии-Терезы Вальтер, что она тоже будет там и, со своей стороны, присмотрит за малышами.

После этого она вышла замуж за Люка Симона, молодого художника, которого знала еще в ранней юности. Это произошло в начале июля 1954 года.

Узнав об этом, Пикассо разозлился и заявил ей:

- Это чудовищно. Ты думаешь только о себе.

Она ответила, что не только о себе, но ио детях тоже.

- Ты мне стольким обязана, - продолжил он, - ив этом, видимо, заключается твоя благодарность. Что же, могу сказать одно. У любого другого человека окажутся все мои недостатки, но не будет ни одного из моих достоинств. Надеюсь, ты пожалеешь об этом, неблагодарная тварь.

На руке у него были часы, подарок Франсуазы. Он сорвал их и швырнул в

- Твое время больше не мое.

На ней тоже были часы, подаренные им, и она сняла их. Продолжать разговор больше не имело никакого смысла.

После свадьбы Франсуаза и ее муж уехали в Венецию. Она собиралась появиться в Валлорисе лишь в начале сентября.

Пока Франсуаза была в Венеции, Майя регулярно писала ей о детях и жизни в «Калифорнии», новой вилле Пикассо в Каннах.

Фотограф и художник Брассай описывает эту виллу так:

«Вилла Пикассо под названием «Калифорния» мало чем отличается от расположенных по соседству - типичная для Лазурного берега вилла. Вот только сад, который виден за стеной. Дикий, неухоженный, он растет, как ему вздумается, без заботливого присмотра садовника. Тянутся кверху сосны, кипарисы, эвкалипты, мимозы и выше всех - пальмы. Благодаря какой случайности именно эта вилла дала приют Пикассо, питала его вдохновение в течение последних лет и встала в один ряд с «Бато-Лавуар» и Валлорисом. „Хороший вкус" всегда был отвратителен Пикассо, и его выбор может объясняться только полным равнодушием художника к той обстановке, в которой ему предстоит жить. Точно так же когда-то он поручил Канвейлеру перенести его мастерскую с Монмартра на Монпарнас, пока они с Евой, которую он называл „Моя красавица", были в отъезде, а позднее, уехав с Ольгой в Испанию, поручил Розенбергу найти для него квартиру».