Десять меченосцев - Эйдзи Есикава Страница 43

Матахати с трудом сдерживал гневные слезы. Око и Акэми ушли. Матахати долго стоял, уставившись вслед исчезнувшим женщинам. Когда Око спрятала его в своем доме около горы Ибуки, ему казалось, что он нашел того, кто будет любить и заботиться о нем. Сейчас Матахати думал, что было бы лучше попасть во вражеский плен. Какая разница между пленником и игрушкой в руках своенравной вдовы, которая превратила воина в ничтожество? Томиться в тюрьме не позорнее, чем валяться в конуре, подвергаясь насмешкам и унижению. Былые надежды на будущее обратились в прах. Око увлекла его за собой на дно набеленным лицом и затейливыми любовными утехами.

— Мерзавка! Проклятая тварь!

Матахати дрожал от гнева. Глаза туманили горькие слезы. Почему он не вернулся в Миямото? Почему бросил Оцу? В Миямото живут его мать, сестра с мужем, дядюшка Гон. Они все его любили! И сегодня он слышал бы колокол в храме Сипподзи, видел бы, как течет река Айда и распускаются цветы по ее берегам, и слышал бы птиц, возвещающих о приходе весны.

— Дурак, безмозглый дурак! — бил кулаками себя по голове Матахати.

Тем временем мать, дочь и их двое гостей направлялись, весело болтая, на представление.

— Похоже, весна наступает.

— Пора. Третий месяц пошел.

— Говорят, что скоро сёгун прибудет в столицу. Вы, дорогие дамы, должны нажиться по этому случаю.

— Едва ли!

— Неужели? Разве самураи из Эдо не любят поразвлечься?

— Они неотесанные мужланы.

— Мама, эта музыка к спектаклю Кабуки? Я слышу колокольчики и флейту!

— Дитя неразумное! Ты еще не в театре.

— Но я слышу, мама!

— Ладно. Понеси лучше шляпу молодого учителя.

Голоса веселой компании доносились до «Ёмоги». Матахати проводил ее злобным взглядом, украдкой подсматривая из каморки. Сцена показалась ему настолько унизительной, что он снова рухнул на татами, проклиная себя.

«Почему ты до сих пор здесь? Не осталось ни капли гордости? Как ты мог так низко пасть? Болван! Сделай же что-нибудь!»

В самообличении сквозило возмущение собственной никчемностью. Это чувство было сильнее гнева на Око.

«Она сказала, чтобы я убрался. Да, так и заявила! Зачем сидеть здесь, скрипя зубами? Мне всего двадцать два года. Я еще молод. Беги прочь и начни самостоятельную жизнь!»

Матахати казалось, что он ни минуты не выдержит в пустом безмолвном доме, но и заставить себя уйти он почему-то не мог. В голове у него все перемешалось. Его существование в последние годы лишило Матахати способности ясно мыслить. Как же он выносил такую жизнь? Его женщина развлекала по вечерам других мужчин, одаривая их ласками, которые когда-то предназначались ему. Матахати не спал по ночам, днем же он малодушно боялся выходить из дома. В темной конуре осталось только пить.

«И все, — думал он, — ради какой-то стареющей шлюхи!»

Матахати почувствовал отвращение к себе. Он понимал: единственный выход — порвать с этой безобразной жизнью и вернуться в светлые дни юности. Он должен найти верный путь. И все же…

Его опутывали какие-то таинственные чары. Какое колдовство удерживало его здесь? Женщина — демон в человеческом обличье? Она проклинала его, гнала вон, попрекала за дармоедство, а среди ночи вдруг растекалась приторным медом, шепча, что она пошутила днем, что у нее и в мыслях такого не было. Око было под сорок, но губы ее пленяли яркой сочностью, как у ее дочери.

Матахати терзала еще одна мысль. Он, по правде, никогда не осмелился бы предстать поденщиком перед Око и Акэми. Жизнь избаловала и изнежила его. Он превратился в молодого человека, привыкшего к шелковому кимоно, отличавшего вкус сакэ из Нады от питья местного изготовления. В нем не осталось и следа от деревенского крепкого парня, который сражался при Сэкигахаре. Самое неприятное заключалось в том, что странная жизнь с немолодой женщиной быстро состарила его. Матахати был молод годами, но в душе его царили холод, разочарование, праздность и озлобление.

«Нет, хватит! Уйду сегодня же!»

Хлопнув себе по голове еще раз, Матахати вскочил.

— Сию минуту! — закричал он.

Он прислушался к своему голосу и вдруг осознал, что его ничто не удерживало в этом доме, ничто не было ему дорого здесь. Единственная его собственность — меч. Матахати тут же заткнул его за пояс.

— Мужчина я или нет?! — решительно произнес он.

Матахати мог бы выйти из дома через парадный выход с мечом в руке, как победоносный воин, но он по привычке сунул ноги в грязные сандалии и выскользнул на улицу через кухню.

Пока все шло гладко. Он на свободе! А что дальше? Ноги Матахати словно приросли к земле. Он стоял на свежем весеннем ветру. Неяркий дневной свет ослепил его. Куда же идти? Мир казался Матахати огромным бурным морем, в котором не за что уцепиться. Помимо прозябания в Киото он знал только деревенскую юность и участие в сражении. Внезапная мысль загнала его, как щенка, на кухню.

— У меня нет денег! — прошептал он. — Наверняка они понадобятся.

Матахати вернулся в комнату Око, где обшарил ее ларцы с белилами и помадой, туалетный столик, шкафы. Он перевернул все вверх дном, но денег не нашел. Ему следовало бы знать, что Око не из беспечных женщин.

Обескураженный, Матахати уселся на кучу одежды, брошенной на пол. Запах тела Око окутывал, как липкий туман, он исходил от ее нижнего кимоно из красного шелка, оби, вытканного в Нисидзине, кимоно, крашеного в Момояме. Он представил, как она сидит рядом с Тодзи в театре под открытым небом на берегу реки и смотрит танцы Кабуки. Белизна кожи, дразнящая, кокетливая улыбка Око затмили воображение Матахати.

— Проклятая шлюха! — воскликнул Матахати. Горькие, жестокие мысли поднялись из глубины души.

Его вдруг пронзила боль воспоминаний об Оцу. Дни и месяцы разлуки открыли ему глаза на чистоту и преданность девушки, которая обещала ждать его. Матахати был бы рад покорно склонить перед ней голову, с мольбой простереть к ней руки, только бы Оцу простила его. Но он вероломно порвал с ней, бросив девушку на произвол судьбы, так что теперь он не сможет показаться Оцу на глаза.

— И все из-за этой женщины! — сокрушенно вздохнул Матахати. Он все понял, но слишком поздно. Он не должен был говорить Око про невесту. Око, впервые услышав про Оцу, едва заметно улыбнулась и притворилась, что ей нет дела до деревенской девушки. В действительности ее охватила ревность. Потом при каждой ссоре Око настаивала, чтобы он написал в деревню письмо, разрывающее помолвку. Матахати в конце концов сдался. Око нагло приложила свою записку и хладнокровно отправила послание с рассыльным.

— Что подумала обо мне Оцу? — жалобно стонал Матахати.

Он представил ее невинные девичьи глаза, полные осуждения. Ему виделись горы и реки в Мимасаке. Хотелось позвать мать и родственников. Они так любили его. Даже земля на родине казалась теплой и ласковой.