Нерон. Царство антихриста - Макс Галло Страница 43

Октавия видела, как преторианцы под командованием Аникета входили в комнату Агриппины, как центурион Обарит пронзил ей грудь своим мечом.

Почему Нерон, человек, без колебаний уничтоживший свою мать, не решался перерезать горло Октавии, которую едва удостаивал презрительным взглядом, обвинял в бесплодии, но в то же время опасался, что ее имя и память об отце-императоре могут быть однажды использованы против него его соперниками? Всему Риму было известно, что он желал ее смерти.

Но чернь испытывала к Октавии привязанность и сочувствие: когда она выходила из дому, хрупкая и испуганная, простой люд всегда сопровождал ее носилки. Женщины жалели ее не только за то, что она вынуждена была стерпеть убийство отца и брата, но и за оскорбления, наносимые ей Нероном, предпочитавшим супруге сначала вольноотпущенницу Акту, а теперь Поппею, женщину с клыками, отточенными тщеславием, и телом, привычным к распутству, помышлявшую лишь о браке с императором. Но для этого надо было, чтобы император развелся с Октавией или чтобы она умерла. Народ перешептывался: «Для Октавии день ее свадьбы стал днем ее похорон».

Именно любовь народа к Октавии заставляла Нерона медлить. Но Тигеллин и Поппея, союзники, объединенные общим интересом и общими пороками, постоянно искушали тирана.

Чем он рискует, если разведется с Октавией? — науськивали они императора. Она не дала ему потомства. А Поппея, кладя руки на свой живот, шептала: «Я ношу твоего ребенка: он уже толкается, Нерон!»

Тигеллин добавлял, что Октавия представляет собой угрозу, что все противники Нерона используют имя дочери, супруги и сестры императора, чтобы оправдать свой заговор, придать ему характер законности. И заключал: «Это новая Агриппина, но более молодая и опасная».

В мае Нерон решился на развод ради женитьбы на Поппее, ждавшей ребенка.

Когда я узнал, что император решил передать Октавии дом Бурра и земельные владения Рубеллия Плавта, уничтоженные и обокраденные им самим, я понял: этот развод — первая ступенька лестницы, ведущей вниз. Там, внизу, ждала смерть.

Мне неизвестно, кто более прочих желал этого убийства: Поппея, Тигеллин или сам Нерон.

Первые двое его готовили. Нерон же своим молчанием, своим поведением подстрекал их к этому злодеянию.

Я видел Нерона в те дни, когда по Риму пошли слухи о том, что Октавия вступила в кощунственную и позорную связь с рабом-египтянином, искусно игравшим на флейте. Она — дочь, сестра и жена императора — принимала его в своей спальне. Упомянутый раб, Евкарей, утверждал, что всего лишь повиновался ее приказам.

Октавия все отрицала. Она клялась всеми богами, что даже никогда не видела этого человека, что она знала лишь одного мужчину, своего мужа, императора, которого она всегда была готова удовлетворить.

Я наблюдал за ним, когда он слушал Тигеллина, утверждавшего, будто служанки Октавии признались, что видели раба-флейтиста входившим в комнату их хозяйки.

Лицо Нерона раздулось от чванства, две маленькие складки в углах рта выдавали жестокость и извращенность его натуры. Розовый, как у поросенка, подбородок лоснился от покрывшего его слоя жира. Он жмурился, стараясь казаться бесстрастным, но вялые от природы черты складывались в радостную ухмылку.

— Значит, служанки все видели, — сказал он с удовольствием.

Тигеллин опустил голову, подтверждая.

Все знали, что рабы Октавии дали показания под пытками: с них сдирали кожу, четвертовали, разбивали зубы, ломали носы. Слуги приняли много мучений, прежде чем солгать, повторить то, что от них требовалось. Прежде чем предать Октавию.

Тигеллин лично участвовал в пытках: мучил и избивал. Он задушил одну из служанок — ее имя осталось неизвестным, хотя слава ее была бы заслуженной, — которая крикнула ему: «Вагина Октавии невинней, чем твой рот!»

Нерон не мог не знать этого, но предпочитал, чтобы его сообщники как можно глубже погрязли во лжи и извращениях. Эта клевета была ему необходима. Надо было обвинить Октавию, изгнать ее из Рима, сослать в Кампанию и оставить там под охраной преторианцев, каждый из которых знал, что достаточно одного слова Нерона, Тигеллина или Поппеи, чтобы лишить жизни эту обессиленную, объятую страхом женщину.

Но вдруг улицы Рима, те самые, где ночами бродили шайки убийц, а днем — своры шпионов и доносчиков, заполнились простыми горожанами, мужчинами и женщинами, оплакивавшими судьбу Октавии. Толпа направлялась к Капитолию.

Удивительно, что эти люди осмелились бросить вызов Нерону. Позже, когда я описывал Сенеке, как толпа опрокидывала статуи Поппеи и, неся на руках изображения Октавии, обрамленные цветами, расставляла их на форуме и в храмах, он прошептал:

— Не удивляйся, Серений, молчанию и трусости сенаторов и всадников. Им есть что терять. Народ не так осмотрителен. Он беден, и потому подвергается меньшей опасности. Что можно взять у тех, у кого ничего нет? И чего стоит жизнь в их собственных глазах?

И все же толпа рассеялась, когда подразделения солдат вышли из императорского дворца и пустили в ход палки и пики.

— Вот теперь, — предсказал Сенека, — Нерон решится уничтожить Октавию. Толпа, которая спорила с ним, кричала, несла изображения жертвы, его путает. Октавия превратилась в угрозу. И Тигеллин с Поппеей будут беспрерывно ему это повторять — до тех пор, пока он не отдаст приказа об убийстве.

Прозорливость Сенеки подтвердилась еще раз.

Поппея буквально преследовала Нерона, опасаясь, что он выдаст ее мятежной толпе. Она утверждала, что бушуют только одни рабы, вольноотпущенники и окружение Октавии, выдающее себя за простых граждан. Все они служат врагам Нерона. И завтра выберут себе предводителя, который захочет взять Октавию в супруги. Она ведь может снова выти замуж. В качестве приданого она принесет свое высокое происхождение и поддержку черни. И что тогда станется с нею, Поппеей, которая носит под сердцем ребенка императора? А Нерон будет сидеть и смотреть, как плебс выбирает себе в правительницы любовницу раба, египетского флейтиста?

Нерону удалось подавить первую волну бунтов, но что будет завтра, если Октавии удастся, с помощью нового мужа, заявить претензии на императорский трон? Ведь еще Агриппина оказывала покровительство Октавии, когда угрожала Нерону.

Воспоминание об Агриппине, само это имя заставили Нерона содрогнуться. Ему показалось, что мать снова встала на его пути, что ее призрак, мучающий его по ночам, готов вселиться в эту женщину, которую необходимо срочно утопить в обвинениях, чтобы ее смерть всем показалась необходимой и справедливой.

К кому же обратиться, чтобы подготовить и оправдать преступление, если не к Аникету, все тому же префекту Мизенского флота, организатору убийства Агриппины, люди которого — капитан триремы Геркулей и центурион Обарит — покончили с его матерью ударами жезла и меча?

Видели, как Аникет вошел во дворец. Когда он вышел оттуда, на его лице была печать смерти. Стало известно, что Нерон предложил ему такой выбор: или он расстанется с жизнью, или поддержит такое обвинение против Октавии, которое позволит ее казнить. Он должен будет признаться, что был ее любовником. Она выбрала его потому, что он командовал флотом и был ей нужен, чтобы поднять бунт против императора. И во имя этой цели она — она сама! — решила избавиться от ребенка.