Лавиния - Урсула Ле Гуин Страница 43

– Объясни, что ты имеешь в виду.

– Если бы она смогла… если бы я оказалась в ее власти… она тут же выдала бы меня за Турна!

Отец нетерпеливо отмахнулся, но ничего не сказал.

– Она именно потому и увела меня с собой в горы, отец! – продолжала я. – Она заранее с ним обо всем договорилась; она собиралась пренебречь указанием оракула и нарушить то обещание, которое ты дал троянцам.

– Она бы никогда не… – но сказать слово «осмелилась» он не смог. Ведь он уже знал, что Амата осмелилась открыть Ворота Войны. Он стоял передо мной, хмурый, нерешительный, и я сказала:

– Позволь мне остаться с тобой, отец. И пусть кто-то из твоих охранников встанет у моих дверей. Ведь я всего лишь пытаюсь выполнить твои требования и обещания. И замуж за Турна я ни за что не выйду!

Помолчав, Латин спросил:

– Неужели он настолько тебе неприятен?

Голос его звучал слабо, да и вопрос тоже был каким-то слабым, бессмысленным. Я с трудом подавила нетерпение.

– Ты же выбрал для меня предводителя троянцев, – сказала я. – Он и есть мой муж. Другого мне не надо.

– Похоже, дочка, наши люди готовы начать войну, лишь бы помешать этому браку, – сказал он, тщетно пытаясь улыбнуться.

– Отец, я знаю, что должна делать. И сделаю это. И даже мать моя меня не остановит. И даже если все жители нашего царства станут кричать и требовать войны, то и они меня не остановят. – «Только ты один можешь меня остановить», – подумала я, но вслух этого не сказала. Впрочем, решимость моя была несколько поколеблена, и я дрогнувшим голосом прибавила: – Умоляю тебя, отец, позволь мне поступить, как должно! И защити меня, чтобы я смогла так поступить.

Не знаю, что творилось в его душе, что он хотел бы или мог мне ответить, но тут вперед вышел Дранк. Он, разумеется, все слышал и, будучи весьма самоуверенным и свободным в суждениях, даже не извинился, не попросил разрешения прервать наш разговор, а заговорил, словно мы только и ждали его слов:

– Царь, твоя дочь совершенно права. Она мудрая и храбрая девушка. Если Турн намерен, воспользовавшись особым расположением царицы Аматы, в столь сложный и опасный момент нарушить завет оракула и твои распоряжения, то преступления избежать не удастся. И тогда всем нам грозит беда, а нашей стране – разруха! Имей терпение, царь Латин. Здравомыслие вернется к нашим людям. Но сперва, как ты и сам справедливо говорил, люди должны увидеть, какого цвета кровь. Оставь свою девочку при себе; пусть она будет в безопасности, вдали от угроз матери, вдали от этих рутулов. Пусть ее защищают твои верные стражи. Она – наш залог чести. И пока она с нами, высшие силы тоже на нашей стороне!

Дранк всегда отличался многословием, да и позволял себе порой слишком много, но сейчас, как мне показалось, он специально говорил столь грозно и напыщенно, пытаясь заставить моего отца услышать его слова.

– Что ж, ладно, – задумчиво промолвил Латин. – Ты можешь остаться здесь, Лавиния. И у дверей твоих я поставлю стражу. Но чтобы я больше не слышал от тебя столь непочтительных, бунтарских речей в адрес царицы! Ясно тебе?

Я кивнула, пробормотала слова благодарности и ускользнула прочь.

Куда легче было договориться с царской охраной, чем с самим царем. Я всех его охранников знала чуть ли не с рождения – Вер, Авл, Альбин, Гай… Некоторые из них до сих пор звали меня моим детским прозвищем «камилла», «алтарная девочка». Когда-то, в годы военных подвигов Латина, эти люди составляли костяк его войска; теперь все они были уже немолоды, их волосы тронула седина, мускулистые тела погрузнели под бронзовыми доспехами – сказывалась любовь к пирам и излишней выпивке, но ум у них оставался по-прежнему острым, соображали они быстро и сразу поняли, что отныне наша регия окончательно разделена пополам. К своему огромному облегчению, я обнаружила, что и они весьма недолюбливают Турна, даже если им и не хочется плохо думать о своей царице.

– Этот рутул попросту обвел нашу Амату вокруг пальца, – говорил Вер. – Он ведь племянник ей, сын ее сестры, вот она к нему, как к сыну, и относится, считает, что он и ошибиться не может. Матери, они все такие. – Я не возражала; мне было все равно, как они это объясняют, лишь бы понимали, что мне со стороны Аматы может грозить вполне реальная опасность. И они это действительно понимали, ибо, хоть я их и не просила, один из них постоянно сопровождал меня, даже когда я просто ходила по дворцу, выполняя какие-то хозяйственные обязанности или принося жертвы нашим домашним богам.

В те странные дни женская половина моего родного дома стала для меня совершенно чужой, даже враждебной. Я за все это время ни разу даже не зашла туда. С матерью я совершенно не общалась, да и со многими женщинами, которых знала с рождения, отношения у меня стали весьма натянутыми. Почти все они никак не могли поверить, что я сама настаиваю на браке с иноземным вождем – с врагом! – никак не могли и понять, почему я это делаю. С подачи Аматы они твердили, что зря я так слепо, рабски подчиняюсь своему отцу, и шептались о том, что старый Латин, видно, совсем выжил из ума. А Латин и впрямь, прячась в глубине своих покоев, даже пищу принимал в одиночестве и практически ни с кем не общался, словно давая полное подтверждение подобным слухам. Я виделась с ним, лишь помогая ему отправлять в регии самые необходимые обряды, а за ворота дома он больше так ни разу и не выходил.

И я тоже. Хотя я довольно много времени проводила на крыше или на верхней площадке сторожевой башни, наблюдая за тем, что творится за городской стеной. К тому же там я спасалась от излишнего любопытства и назойливости одних и злонамеренности других. Вер или еще кто-то из охранников всегда стоял на страже у подножия лестницы, ведущей на крышу или на сторожевую башню. Особенно я любила площадку над юго-восточным углом нашего дома. Это было, наверное, самое высокое место в городе; оттуда было видно ристалище, долины, пастбища и рощи чуть ли не до дома Тирра, а также – голубые вершины гор на востоке, а на западе – синюю ленту Лентула, извивавшегося среди болот и прибрежных дюн. Я брала прялку, шерсть, и мы с Маруной или еще с кем-то из моих девушек поднимались на крышу и натягивали полог, прикрывавший нас от знойного летнего солнца. Порой и кое-кто из других служанок спрашивал, нельзя ли им тоже туда подняться; они приносили с собой работу или своего малыша, и тогда казалось, что все у нас в доме идет как прежде. Надо сказать, эти женщины поступали весьма смело, по сути дела проявляя неповиновение моей матери, а она была их полноправной хозяйкой. Некоторые из них с тревогой рассказывали мне, как странно она себя ведет. Каждый день Амата приказывала тщательно убрать пиршественный зал, приготовить его к приему гостей и зарезать животных на мясо, чтобы Турн со своими друзьями и союзниками могли всласть попировать, когда придут в наш дом. Однако и Турн, и другие вожди были слишком заняты: они по всему Лацию собирали войско. Да и потом, каким бы самоуверенным ни был Турн, он все же наверняка остерегся бы есть за царским столом без приглашения самого царя. Он, правда, присылал с гонцами всевозможные отговорки и извинения, и Амата каждый раз говорила: «Ничего, он непременно придет завтра. Мы должны быть к этому готовы». Так что наши слуги, даже уборщики мусора и мальчишки на конюшне, почти каждый день угощались отборной говядиной и бараниной, и женщины, рассказывая мне об этом, качали головой и сокрушались по поводу столь безумных и бессмысленных расходов.