Волгарь - Марина Александрова Страница 43

Увидала купчиха Ефима в первый раз в середине весны, и облик казака сразу ей приглянулся. Да и что говорить: женщины всегда баловали его своим вниманием. Стать богатырская, взор орлиный, голова всегда гордо поднята, буйные кудри да лихие усы – как не приметить такого красавца! А к тому времени Ефим уже пообвыкся со своим положением, купчишка над ним более не измывался, денежки стал платить поболее, а работенка пошла полегче. Вот и балагурил казак с дворовыми девками напропалую!

Когда Степанида Яковлевна в первый раз приметила, как крутят хвостами ее холопки перед казаком, то так разгневалась, что, придравшись к какой-то пустячной провинности, приказала выпороть одну из них, а другую в чулан запереть. А поостывши чуток, сама удивилась, что это на нее нашло? Девкам тогда по обновке от хозяйских щедрот перепало.

Купчиха даже не осознавала, что ждет не дождется, когда ж снова на ее подворье завернет телега удалого работника. А когда появился Ефим и, пока сгружали с телеги дрова, затеял шутейный разговор с девками, которому те были очень рады, поняла Степанида Яковлевна, что смертельно завидует им. Завидует мучительно той легкости, с которой хохочут ее холопки в ответ на соленые шутки статного казака и которой она сама была лишена. Смотрела женщина на них из-за занавески в окошко, а ее руки в тот миг в клочья разорвали шелковый платочек и злые слезы текли из глаз.

В ту ночь проснулась Степанида Яковлевна от стыдного сна, вся дрожа от пережитого кошмара. Снилось ей, что она совершенно нагая хлещет на конюшне кнутом своих холопок, привязанных за руки к стрехе, те извиваются и кричат, а ей так сладостно слышать их крики. А потом появился Ефим, отнял у нее кнут и принялся стегать Степаниду по белому телу и смеяться. Вдоволь же настегавши ее, казак привязал к стене вдову и приказал смотреть и не отворачиваться, а сам отпустил всех девок, лаская каждую и целуя всяко. А уж далее и вовсе стало непотребное сниться: учинил казак с холопками свальный грех, ни одну не обидел. Только к ней, Степаниде, не притронулся.

Как же хотелось ей отвернуться в том проклятущем сне, не видеть, как голые девки прижимаются к Ефиму, как бесстыдно расставляют ноги, маня казака запретным. Но более всего досаждали вдове их насмешки: дескать, пусть она их кнутом приголубила, ей-то такая же ласка перепала. Зато их теперь вона какой жеребец охаживает, а ей он ни за что не достанется! От такой обиды закричала женщина и проснулась от этого крика.

Трясущимися руками зажгла вдова свечу от лампады, пытаясь совладать с обезумевшим сердцем и унять дыхание. Худо-бедно это ей удалось. Вот только уснуть она более не смогла до самой зари. Стоило лишь ей смежить веки, как появлялись перед глазами сплетенные тела, кои сотрясала сладостная дрожь соития.

Промучившись так полночи, встала Степанида Яковлевна совершенно разбитая и поспешила в церковь. Но молитва не принесла ей желанного успокоения: губы женщины произносили с детства затверженные слова покаяния, а перед глазами стоял образ желанного казака. Так и пришлось вдове уйти из церкви, не справившись с греховными мыслями.

Попробовала купчиха уйти с головой в дела, запретила себе смотреть на Ефима, когда приезжал он на ее подворье. Да только разве от себя можно убежать! Через две седмицы пой мала себя Степанида Яковлевна, что вот уж почитай как час смотрит в амбарную книгу, а цифр не видит вовсе.

Тем же днем после вечерней трапезы крепко задумалась вдова о том, как ей дальше жить. Поняла женщина, что не совладать ей с этой напастью, не унять страсти, что вселилась в ее душу и в плоть. Долго лежала купчиха без сна, но так ничего и не надумала. А когда сон все же сморил ее, то приснилось ей удивительное. Будто идут они с Ефимом по цветущему лугу, коему нет конца-краю, и душевно так беседуют, а сама Степанида Яковлевна, будто и не вдова, а юная Стеша. И спрашивает ее казак, почто она его дичится, почто не допустит до себя, а она и не знает, что ответить, молчит и только улыбается зазывно. Потом вдруг пускается она бежать по этому лугу, радостно хохоча, а Ефим кричит ей что-то вослед, просит остановиться. Да только хитрая Стеша знает, что если остановится, то все потеряет. Тогда он кидается ее догонять, а догнав, прижимает к себе, целует и валит в густую траву. Стеша отбивается, но так, для виду больше: ей вовсе не хочется вырываться, а хочется, чтоб продолжал он ее ласкать. Ефим и продолжает, и вскоре уж они нагими оказываются. Так Стеше сладко с казаком, такой истомой тело полнится, что принимается она тихонечко постанывать, а Ефим от ее стонов еще пуще распаляется. И в какой-то неведомый миг такое блаженство охватывает Стешу, какого никогда она раньше не знала...

По утру проснулась Степанида Яковлевна совершенно счастливая и решила, что не зачем ей на себе крест ставить. Нет нужды в четырех стенах себя хоронить, и что ежели по уму все устроить, то и греха великого не будет для ее имени честного.

Вот в таком-то благодушном настроении попивала вдова утренний грушевый взвар, да обдумывала, какую ей хитрость применить, чтоб залучить к себе чужого работника. И удумала.

К слову сказать, и думать-то ей много не надо было: Ефиму давно осточертел и купчик, и его дрова. Казак с радостью готов был перейти к другому хозяину, только бы позвал кто.

Поэтому, когда привез он на купчихино подворье очередной воз с дровами и принялся балагурить с дворовыми, то на вопрос конюха Тришки, почто такой расторопный мужик, как Ефим, дрова возит уже почитай полгода, казак со злым смешком ответил:

– А ты, мил друг, место ведаешь, где меня враз хозяином сделают? Али смеяться удумал?

– Да Господь с тобой, Ефимушка, какие насмешки! Хозяйка наша, Степанида Яковлевна, приказала мне давеча присмотреть себе напарника: дескать, хочет она в нонешнем годе торговлю конскую расширить, и объездчик новый нужен. А я вот и подумал, что ты ведь казак, Ефимушка, а, стало быть, о конях все разумеешь. Вот и думаю я, что окромя тебя, мне лучшего напарника не сыскать, – закончил Тришка заранее обдуманное предложение, каковое делал по наущению хозяйки.

Ефим удивленно смотрел на конюха, не веря своим ушам.

– Это как же понимать, братец? – наконец переспросил он.

– А понимать так, что ежели ты согласен, то прямо сейчас пойдем к хозяйке. Я ей скажу, что работника нового сыскал, а она тебе все обскажет на предмет платы. А уж потом ступай к своему хозяину, да и сдавай и телегу, и эту клячу потешную. Мы с тобой чистокровными жеребцами заведовать будем!

– Ну, Трифон, ну удружил! Ежели все сладится, как ты сказал, то нонче же отпразднуем, напою я тебя самолучшим вином, что в здешних кабаках сыщется! – радостно воскликнул Ефим, хлопнув конюха по плечу ладонью. – Веди ж меня к хозяйке!

Раньше Ефим только мельком видел Степаниду Яковлевну и весьма смутно представлял ее облик. Мнилось ему, что должно ей быть особой почтенной, на лице коей годы и заботы не женские оставили свой след. Поэтому удивлен был казак изрядно, когда выпрямился после поясного поклона и заглянул в лицо своей будущей хозяйке. Хоть и не такой стати нравились ему всегда бабы, но не мог он не отдать должного красоте Степаниды Яковлевны.