Признания мои и комиссара Мегрэ - Жорж Сименон Страница 43

Он глянул на меня с улыбкой, но промолчал.

–Вы не француз?– спросил я.

–Француз. Я сразу понял, что вы мой соотечественник.

–Откуда вы узнали?

–Осторожно!.. Мне пора.

Лавируя, он повез вереницу тележек между грузовиками и паровозами. Но в полдень я увидел его снова – он направлялся к ресторану.

–Вы давно в Новой Зеландии?

–Года три.

Ресторан был какой-то чудной, похожий скорее на школьную столовую; ккаждому блюду, не дожидаясь просьбы, приносили стакан воды. Еда была безвкусной.

–Вам по душе эта страна?

Он пожал плечами и объяснил:

–Здесь у меня есть работа.

Мне хотелось чем-нибудь его угостить, аперитивом или бутылкой вина, но ничего подобного тут, по-видимому, не подавали.

–Вы один?

–Один как перст. Прежде работал на ферме.

И ни с того, ни с сего спросил меня в лоб:

–А вы именно так представляли себе эту страну?

–Не совсем. Но фермы здесь, наверно, и впрямь прекрасные. Я слыхал, что в некоторых хозяйствах держат по нескольку десятков тысяч овец…

–Ну и что?

–Увлекательно все же: природа, просторы…

Ему уже надо было уходить. Его ждал автокар; квечеру, увидев его снова, я уже кое-что понял.

–Вы ведь,– обратился я к нему,– покинули Францию ради приключений…

–В самую точку,– ухмыльнулся он.– Я покинул бары на Елисейских полях и на площади Мадлен ради этих самых приключений и ради денег. Моя фамилия Милле…

–Вы не родственник знаменитому адвокату?

–Сын… Так что вы теперь все знаете. Помните, в свое время едва не дошло до скандала: яподписал фальшивые векселя, отец уплатил по ним и потерял на этом все состояние… Вот я и решил попытать счастья, уехать на самые жаркие, самые пустынные острова Океании…

–Но, по-моему, в Новой Зеландии как раз холодно и…

Взглянув мне прямо в глаза, он перебил:

–Так вы полагаете, что все попадают туда, куда хотели? Никогда этого не бывает, можете мне поверить! Если едешь, куда глаза глядят, в конце концов застреваешь там, куда тебе меньше всего хотелось…

Верно. Я задумался и сразу припомнил всех, с кем встречался…

–Когда я сюда приехал, пришлось ждать месяц, пока прибудет пароход, идущий на Фиджи. Один тип предложил мне дельце с лотерейными билетами, и в три дня я потерял все свои деньги.

Он ни разу не засмеялся. Говорит, и с губ его не сходит сардоническая улыбка; втридцать лет он невозмутим, как пятидесятилетний англичанин.

–Тогда я себе сказал,– продолжает он:– «Не беда! Будешь ковбоем на большой ферме где-нибудь в глубине страны!» И поехал. Оказалось – вместо лошадей теперь тракторы. Меня спросили, в профсоюзе ли я, и мне понадобилось три месяца, чтобы в него вступить. Представляете, на фермах никакого навоза, фермеры носят шляпы-котелки, у каждого сад с бассейном, отдельная ванная комната.

Я едва удержался от улыбки, уловив в его словах глухую ярость. Он возбужденно продолжал:

–А здесь? Вы полагаете, я могу в полдень сжевать кусок колбасы прямо в тени моего кара? Нет уж, извините! Я сознательный труженик, объединенный в профсоюз, и, по здешним представлениям, равен любому банкиру. Мне подобает питаться в приличном ресторане, где меня кормят вот такой гадостью и подают стакан воды. Хотите выпить? Извольте бежать в бар – унылый, с матовыми стеклами в окнах, похожий на общественную уборную, а не на бар. А после шести вечера, кроме воды, вообще ничего не выпьешь… По воскресеньям до четырех дня ни трамваев, ни поездов… Да я…

Я рассмеялся, но мне было жаль его до слез. Не правда ли, он достоин жалости больше всех моих неудачников?

Уехал в поисках солнца, в поисках свободы, а застрял в унылом, дождливом порту.

Мечтал о долгих сиестах в тени тропических деревьев, о бешеной скачке верхом, о полуголых туземках. Вместо этого он, прилично одетый, солидный, восемь часов в день водит автокар с одного конца набережной на другой.

Ему отказано даже в горестном утешении сознавать себя парией: новозеландцы провозгласили всеобщее равенство и обеспечивают каждого минимальным комфортом и чувством собственного достоинства.

Так что угодил наш Милле после ресторанов Фуке и Максима в самый что ни на есть тихий и захолустный город.

Здесь есть кинотеатры, но курить в них запрещается, а все фильмы проходят строжайшую цензуру.

На улице ни днем, ни ночью вас не ждет даже самое невинное любовное приключение.

У вас есть право выпить, то только с пяти до шести, наспех, чуть не украдкой…

Зато у каждого есть право повышать образование в Доме профессиональных союзов.

–И часто вы там бываете?– спросил я у Милле.

Он не ответил. По-моему, в иные минуты он, если бы мог, с удовольствием взорвал бы город Веллингтон и всю Новую Зеландию в придачу.

–Если бы только мне удалось устроиться помощником кочегара на какое-нибудь судно…

Да, но помощники кочегара тоже сплошь члены профсоюза, и в их корпорацию так, за здорово живешь, не попасть.

Оказывается, весь мир организован. Каждая страна понемногу надстраивает стены своих границ.

–Мне пришлось здесь натурализоваться,– признался мне в конце концов Милле.– Да, такие дела! Теперь я новозеландец, да к тому же еще и баптист.

Потом он спросил:

–Куда вы отсюда?

–В Нидерландскую Индию, потом – Коломбо, Бомбей и Франция…

–Не хотите нанять меня лакеем, бесплатно? Оставите меня потом, где захотите… Не такой уж я неумеха… Могу сбить любой коктейль…

Он усмехнулся – ему было жалко себя. Мы пожали друг другу руки и расстались; унего не хватало духу продолжать разговор.

Спустя три дня я вновь пересек тропики; опять пришлось извлечь из чемоданов белые костюмы и шорты.

…И я опять вздохнул с облегчением, точь-в-точь как недавно, когда доставал шерстяной костюм и пальто…

Мне не терпелось увидеть на первом же острове вместо корректного члена профсоюза, восседавшего за рычагами автокара, загорелых полуголых туземцев, которые будут кричать и ссориться из-за моего багажа.

Человек, отказавшийся быть судьей

Быть может, меня уличат в пессимизме и намекнут, что ждали от меня случаев посмешней. С удовольствием!

Между прочим, случаи, о которых я рассказываю, на самом деле достаточно смешны. Только вот конец у них отнюдь не смешной.

Взять, к примеру, приключения человека, которого я назову Шоле… В те времена, когда Париж жил на широкую ногу и все можно было купить, Шоле был элегантным молодым человеком и сорил деньгами. Помните милейшего Ги Давена, который ради того, чтобы иметь возможность по-прежнему прожигать жизнь на Монпарнасе, убил какого-то англичанина и сбросил его с моста в Сену?