История войны 1813 года за независимость Германии - Модест Богданович Страница 43

Таковы были меры, принятые для отклонения вредных последствий, которыми угрожала союзникам потеря первого большого сражения в Германии. Недостаток в кавалерии не позволил Наполеону воспользоваться одержанным успехом, но, тем не менее, однако же, влияние Люценской битвы в политическом отношении было весьма важно. Наполеон, желая распространить во всей Европе очарование своей победы, разослал, еще в пылу боя, курьеров с известиями: в Париж, в Вену и даже в Константинополь¹. Союзники также в начале сражения отправили известия об одержанных ими успехах в Берлин и Дрезден. По всей вероятности, эти депеши были посланы из главной квартиры союзных монархов ввечеру после сражения, когда еще предполагалось возобновить бой на следующее утро. Как только желанная весть пришла в Берлин, то приказано было там стрелять из пушек и совершить во всей стране благодарственное молебствие; все торжествовали и радовались. Вскоре затем узнали об отступлении союзной армии. Чем неожиданнее было роковое известие, тем сильнее поразило оно жителей Пруссии. Но дух и самоуверенность прусского народа нисколько не поколебались.

Напротив того, в прочих германских странах влияние сражения под Люценом было весьма невыгодно для союзников. Народное восстание надолго замедлилось;

господство Наполеона над князьями Рейнского союза утвердилось боем при Люцене, где войска их сражались весьма храбро за чужеземного властителя против соплеменных им воинов Пруссии. В главную квартиру союзных монархов приходили весьма утешительные известия о готовности германских народов и правительств принять их сторону: так, например, с баварской границы писали, что «весь баварский народ и сам наследный принц не хотят воевать за Наполеона», и проч. Но это были только пустые слова, а между тем страна по левую сторону Эльбы была совершенно во власти Наполеона². Переговоры с Австрией тоже нисколько не подвигали вперед ее присоединение к российско-прусскому союзу. 12 мая (н. ст.) прибыл в главную квартиру императора Александра австрийский дипломат граф Стадион с поручением «возобновить определительные уверения венского двора присоединиться к российско-прусскому союзу в конце текущего месяца», но в то же самое время был отправлен генерал Бубна в Дрезден, к Наполеону, с собственноручным письмом императора Франца, в котором, предлагая посредничество Австрии, он писал: «Посылаю графа Бубну к В. И. В. в важнейшую минуту для наших государств (dans le moment le plus important qui puisse s’offrir pour nos empires). Именно в это время требую совершенной доверчивости.

Я счел нужным предупредить вас, Государь брат мой, письмом от 26 апреля, что я отнесусь в самоскорейшем времени к обеим державам с требованием окончательных объяснений насчет общего примирения. Ныне отправил я графа Стадион в главную квартиру российско-прусской армии. Я счел своим долгом выждать для этого послания момент, который я давно предвидел, тот, когда первое дело успокоило страсти и рассеяло многие химеры (j’ai cru devoir attendre pour efef ctuer cet envoi le moment que depuis longtems j’ai prévu, celui où une première afaf ire aurait amorti bien des passions et dissipé beaucoup des chimères). Это время настало, и Вашему Величеству предстоит самый завидный удел – даровать после блистательного подвига спокойствие миру»³.

Расположение Саксонии к общему делу Германии было еще более ненадежно: король Фридрих-Август, обязанный Наполеону значительным расширением своих владений, считал долгом исполнять условия договоров, заключенных в качестве члена Рейнского союза. С другой стороны, в случае успеха союзников ему надлежало опасаться домогательств Пруссии, потерявшей по Тильзитскому трактату обширные области, присоединенные к Саксонии. Одна лишь Австрия, по своему вековому соперничеству с Пруссией, представляла надежную защиту Саксонии. Такова была причина, побудившая короля увлечься зыбкой политикой венского кабинета. Решаясь последовать его примеру и оставаться нейтральным в общей борьбе, король, как уже сказано, оставил свою столицу и искал убежище сперва в Плауэне, потом в Регенсбурге, и, наконец, в Праге. Часть саксонских войск сопровождала короля в его странствовании; другая, в числе от 8000 до 9000 человек, под начальством генерал-лейтенанта Тиле-мана (назначенного торгауским комендантом 14 (26) февраля), находилась в Торгау, важнейшей из саксонских крепостей. Король Фридрих-Август во всех повелениях генералу Тилеману предписывал соблюдать строжайшим образом нейтралитет и не впускать никаких войск в крепость без приказания короля, согласно с императором ^{австрийским4}. Тилеман, сделавшийся с 1806 года поклонником Наполеона, служил в войну 1809 года волонтером в рядах его войск против Австрии; но зимний поход 1812 года охладил его энтузиазм к повелителю Франции; возвратившись в Дрезден, он нередко проговаривался о свержении чужеземного ига и о самостоятельности Германии. Но Тилеман не обладал ни твердой волей, ни сильным характером Йорка. По свидетельству Штейна, «он вел себя не так, как истый сын Германии либо слепо преданный своему Государю саксонец, а был тщеславен и склонен к краснобайству; впрочем – хороший офицер»⁵. Сначала он хотел склонить к разрыву с Наполеоном короля Фридриха-Августа, извещая его во всех своих донесениях о всеобщем неудовольствии против французов. Но так как Фридрих-Август оставался непоколебим в намерении своем сохранять нейтралитет, то Тилеман, остерегавшийся нарушать его приказания, но увлекаемый собственной своей преданностью союзникам, не мог ни на что решиться и сделался игралищем важных событий, управление которыми превосходило его душевные силы. Таким образом, он то принимал у себя союзных генералов Винцингероде, Довре и Клейста, и даже последнего, как старого товарища, водил по всем укреплениям, то угощал генерала Мезона, со всеми офицерами его дивизии, и маршала Даву; то отказывал Клейсту в орудиях большого калибра, необходимых для осады Виттенберга, то сообщал союзникам план этой крепости и нагружал мортиры на суда для скорейшей отправки их к Виттенбергу, в случае присоединения короля Фридриха-Августа к российско-прусскому союзу; то отказывал союзникам в сдаче Торгау, говоря, «что он не Йорк», то ездил в Дрезден, чтобы явиться к союзным монархам. Император Александр увлек его своей обычной ласковостью. Но он уже не мог ничего сделать в пользу союзников. Его колебание поселило недоверчивость к нему во вверенных ему войсках. К тому же он встретил противодействие в своих ближайших сподвижниках, генералах Стейнделе и Заре.

15 (27) апреля саксонские офицеры, желая отпраздновать годовщину рождения генерала Тилемана, устроили для него обед. Генерал Зар, прямодушный и мужественный воин, подозревал своего начальника в намерении воспользоваться этим случаем для возбуждения офицеров против французов, и потому, отправившись поздравить его рано утром, просил его «не действовать на своих подчиненных в духе, несогласном с повелениями короля». Оскорбленный такой просьбой, Тилеман, возвысив голос, сказал: «Господин генерал! Как смеете вы это говорить мне, своему начальнику? Я обойдусь и без ваших советов». Вслед затем дело дошло до того, что Тилеман грозил Зару оковами. Такое свидание не обещало большого веселья на предстоявшем пире. И действительно, в начале обеда все были молчаливы и мрачны. Но, когда собеседники осушили несколько бокалов, Тилеман встал и громко объявил, что он предлагает три тоста. «За здоровье короля Фридриха-Августа!», – вскричал он, подняв высоко богатый кубок с бюстом короля, полученный им утром в подарок. Затем, возвысив голос, он напомнил присутствующим Германа и святое дело независимости отечества, объявил, что никогда рука его не подымется в защиту Франции, и, увещевая своих подчиненных противопоставить неприятелю в стенах Торгау вторые Фермопилы, предложил второй тост: «За благоденствие союзников, в рядах которых саксонцы вскоре будут иметь счастье сражаться против общего неприятеля!» Многие из молодых офицеров изъявляли шумно свое сочувствие словам Тилемана, но почти все старые служивые выказали неудовольствие угрюмым молчанием, а генерал Зар напрямик отвечал: «Да, господин генерал! Мы будем сражаться со всевозможной храбростью с французами против русских и пруссаков, с русскими и пруссаками против французов – как угодно будет нашему королю. Нам нет надобности в политике! Единственный наш отзыв – да здравствует король!»