Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира Страница 42

Сэр Хадсон Лоу ответил в связи с моим последним замечанием, что он, как известно, превысил наполовину сумму, разрешённую министрами, которые несут ответственность перед парламентом за то, чтобы расходы на содержание Лонгвуда не превышали восьми тысяч фунтов стерлингов ежегодно, и что, возможно, он (сэр Хадсон) будет вынужден в дальнейшем оплачивать избыточные расходы Лонгвуда из собственной заработной платы. Далее губернатор заявил, что полученные им инструкции были намного строже, чем те, которые в своё время получил его предшественник. Но, к сожалению, генерал Бонапарт думает, что он (сэр Хадсон) приехал сюда снабжённый более терпимыми инструкциями, чем те, которые имел адмирал: на самом деле всё обстоит как раз наоборот.

Губернатор пожаловался, что все его действия были неправильно истолкованы и искажены, а также использованы для злонамеренных умыслов. Он заверил меня в том, что британское правительство не имело желания подвергать лишениям существование генерала Бонапарта или, более того, предавать его мучениям. И дело совсем не в том, что оно опасается его самого (Бонапарта), но в том, что невоздержанные и нелояльные к своим правительствам люди в Европе могли бы использовать его имя и влияние для того, чтобы стимулировать мятежи и волнения во Франции и в других странах в целях собственного возвеличивания, а в ином случае для решения поставленных перед собой задач. Губернатор также сообщил, что с Лас-Казом очень хорошо обращаются и ему ничего не требуется. Губернатор пожелал, чтобы то, что он сказал мне, я сообщил генералу Бонапарту.

Часть высказываний губернатора я сообщил Наполеону. В связи с этим он ответил мне: «Я не верю, что он действует в соответствии с полученными инструкциями; если же это так, то он обесчестил себя, согласившись выполнять позорное поручение. Правительство, находящееся в двух тысячах лье вдали и не сведущее в отношении местонахождения острова, никогда не может давать указания в деталях; оно может давать только общие приказы, предоставив их выполнение на усмотрение местным властям. Британское правительство только предписало ему принять все меры, которые он посчитает необходимыми, чтобы предотвратить мой побег. Вместо этого со мной обращаются самым постыдным образом, недостойным человечества. Понятно, когда просто убивают человека, а затем хоронят его, но эта медленная пытка, это постепенное умерщвление человека, гораздо менее гуманно, чем если бы они приказали расстрелять меня сразу. Я часто слышал, — продолжал Наполеон, — о тирании и гнете, практикуемых в ваших колониях; но я никогда не думал, что может существовать подобное нарушение закона и справедливости, которое практикуется здесь. Из того, что я видел в вас, в англичанах, я думаю, что на земле нет более порабощённой нации, чем ваша; как я говорил полковнику Уилксу, бывшему губернатору острова…»

В этом месте монолога Наполеона я прервал его и попросил не составлять себе мнение об английской нации, взяв в качестве примера маленькую колонию, оказавшуюся в специфическом положении и подчиняющуюся военным законам. Для того, чтобы правильно судить об Англии, необходимо быть там, в Англии, и именно там он бы увидел, как мало волнуют человека в коричневом или чёрном пальто его собственные министры. «Так же говорил и старый полковник, — возразил Наполеон, — но я только говорю о вас, об англичанах, так как я вижу вас, и я нахожу вас самыми угнетёнными рабами на земле, трясущимися от страха при виде этого губернатора. Вот вам к примеру сэр Джордж Бингем, весьма порядочный человек, тем не менее он настолько запуган, что не придёт повидаться со мной из-за опасения, что может нанести обиду губернатору; другие же офицеры, как только видят нас, тут же бросаются прочь».

Я возразил Наполеону, заявив, что сэр Джордж Бингем не приходит к нему не из-за страха, а из-за свойственного ему чувства такта, что же касается других офицеров, то они должны выполнять приказы, которые получают. Наполеон ответил: «Если бы они были французскими офицерами, то они бы не побоялись высказать свою точку зрения по поводу варварского обращения, которое здесь происходит, и французский генерал, второй по старшинству, он же заместитель командующего, если бы он видел, что его страна подвергается бесчестью, как ваша, то он бы от своего имени направил письменную жалобу своему правительству. Что касается меня, — продолжал Наполеон, — то я бы никогда не стал жаловаться, если бы не знал, что по требованию страны ведётся расследование. Ваши министры обычно говорят, «он никогда не жалуется и, следовательно, он сознаёт, что с ним обходятся хорошо, и поэтому у него нет оснований для жалоб». Иначе говоря, я считаю, что для меня было бы унизительным произнести хотя бы одно слово в свою защиту; хотя у меня вызывает сильнейшее отвращение поведение этого тюремщика, я бы с большим удовольствием узнал, что получен приказ расстрелять меня — я бы чтил это как благословение».

Я сообщил Наполеону, что сэр Хадсон Лоу признался, что он очень хочет решить проблему размещения Наполеона и устроить все дела с ним мирным путём. Наполеон ответил: «Если он хочет всё устроить мирным путём, то пусть решает все дела так, как это было во времена адмирала Кокбэрна. Пусть никому не будет разрешено появляться здесь, чтобы увидеть меня, без письма от Бертрана. Если он не хочет предоставить Бертрану право выдавать людям пропуска в Лонгвуд, то пусть он сам составит список тех лиц на острове, которым он разрешает приходить ко мне с визитом, и направит этот список Бертрану, предоставив ему право давать этим лицам по списку разрешение навещать меня и писать им. Когда же на остров прибывают чужестранцы, то путь он таким же образом составит список подобных лиц с разрешением навещать нас, и во время их пребывания на острове пусть он разрешит им приходить ко мне с пропуском от Бертрана. Возможно, я бы согласился встретиться с небольшим числом подобных лиц, так как трудно различить между ними тех, кто приедет посмотреть на меня как на дикого кабана, и тех, кто руководствуется мотивами уважения ко мне; но всё же я хотел бы иметь право решать, кого я хочу видеть и кого не хочу.

Пусть он устроит всё так, как ему нравится; в его руках власть, а в моих — никакой; я — не губернатор, у меня нет участков земли, чтобы раздавать их. Пусть он отменит свои запрещения, в соответствии с которыми я не должен покидать верхнюю дорогу или заводить разговор с дамой, если встречу последнюю во время прогулки. Короче говоря, пусть он ведет себя хорошо по отношению ко мне. Если он не считает нужным обращаться со мной, как с человеком, который сыграл такую роль в мире, как я, то пусть он не обращается со мной хуже, чем с каторжником на галерах или с осуждённым преступником, так как им не запрещается говорить. Пусть он сделает всё это, и тогда я скажу, что вначале он вёл себя необдуманно, опасаясь того, что я совершу побег с острова, но когда он увидел, что совершал ошибку, то не постыдился изменить своё обращение со мной. Тогда я скажу, что у меня сложилось поспешное мнение о нём, что я ошибался.

Вы — дитя, доктор. Вы слишком хорошо относитесь к человечеству. Этот человек неискренен. Я думаю, что мнение, которое я сразу же составил о нём, правильное. Он — человек, чья природная безнравственность возрастает по мере усиления присущей ему подозрительности и страха перед возложенной на него ответственностью за сложившуюся ситуацию. Он — хитрый и мерзкий человек, абсолютно недостойный своей должности. Я бы поставил на карту свою жизнь, что если бы я пригласил сэра Джорджа Бингема или адмирала совершить со мной прогулку верхом, то прежде чем я проехался бы с одним или другим раза три, этот губернатор довёл бы до их сведения порочащие меня измышления, которые привели бы к тому, что я почувствовал себя оскорблённым из-за их отказа сопровождать меня во время этих прогулок. Он заявляет, что с Лас-Казом хорошо обращаются и что он ничего не хочет, потому что он не доводит его до состояния голода. Он действительно гнусный человек.