Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации - Сергей Лавров Страница 42

Нетрудно, однако, убедиться, что застоем этнографическая мысль обязана во многом самому академику. Сейчас не время выяснять отношения. Будем говорить предметно.

Любая теория или концепция держится на предпосылках, справедливость которых не вызывает возражений у научного сообщества. Есть такие предположения и в теоретических построениях, разделявшихся еще недавно большинством советских этнографов. Их, строго говоря, два. Первое состоит в том, что этнос – явление социальное, следовательно, подчиненное законам развития общества и поэтому не имеющее собственных закономерностей. Второе заключается в том, что этнос – «система». Под системностью подразумевается некая однородность, идентичность всех элементов этноса, которая может быть обнаружена реально только в самосознании, этом «неотъемлемом», по Бромлею, признаке этноса.

Нетрудно показать, что обе предпосылки глубоко ошибочны. Действительно, социальность этноса исследователями не доказывалась, а просто постулировалась: «социальное в широком значении этого слова включает в себя и этническое, следовательно, этносы сами представляют собой социальные институты» [36, с.31]. Единственным аргументом для этого автора, видимо достаточным, служит убеждение в том, что этнос «не существует вне собственных социальных институтов различных уровней от семьи до государства» [там же]. Согласиться с такими доводами, конечно, невозможно. Получается, что природа этноса (этникоса) зависит не от того, чем он является сам по себе, а от широты понимания термина «социальное». Однако «человеческое» вовсе не тождественно «социальному». Этнос не существует не только вне социальных институтов, но и вне атмосферы, гидросферы (вода пронизывает все организмы) и биосферы. Более того, как научная категория «социальное» не включает в себя «коллективное». Колективы существуют и в мире животных: стаи, колонии, стада, косяки и др. сообщества. Поэтому коллективность – более общее свойство жизни, нежели социальность. Обязательными признаками последней являются, как известно, сознательные отношения между участниками и их способность к труду.

Еще П.А. Кропоткин [174]заметил, что в природе, независимо от положения на эволюционном древе, доминируют колониальные, коллективные виды животных, у которых развит инстинкт взаимопомощи. К таким коллективным видам относится и человек. Таким же коллективным видом были и его далекие предки, например Homo erectus, распространившийся на Земле более 400 тыс. лет назад. При этом различия между коллективами одного вида вызваны прежде всего различными формами адаптации к тем или иным участкам биосферы, т.е. к ландшафтам. Это позволило одному из нас определить в свое время этнос как форму адаптации вида Homo sapiens в биоценозе своего ландшафта, причем не столько в структуре, сколько в поведении [88]. Понятно, что с точки зрения эволюции вида как целого этносы были всегда. Вне коллектива человек не мог существовать, как не существовали без коллективов и его далекие предки.

Следуя же господствовавшей у нас обществоведческой традиции, приходится признать, что «возникновение этнических общностей относится лишь к периоду развитого первобытного (безклассового) общества» [37]. Разумеется, никаких исторических (археологических) подтверждений этому нигде не давалось и в принципе их неоткуда было взять. Трудно было допустить и обратное, что коллективность – неотъемлемое свойство человека как биологического вида. Ведь тогда пришлось бы признать, что этнос – не следствие, а предпосылка социальной эволюции человечества. Тем не менее еще у Маркса встречаем, что «одним из природных условий производства для живого индивида является его принадлежность к какому-либо естественно сложившемуся коллективу: племени и т.п.» [185а)]. При этом «общность по племени, природная общность выступает не как результат, а как предпосылка» [там же]. Нужно заметить, что философы обратили внимание на эти положения еще в 1981 г. [35].

Еще значительнее удаляются от понимания природы этноса те этнографы, которые вслед за Ю.В. Бромлеем, называя этнос системой, системной целостностью, подразумевают под этим «совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными чертами и особенностями культуры и психики» [5, с.58]. В поисках таких черт неизбежно приходится останавливаться на «представлении об определенной идентичности», «однородности психики членов этноса» [там же, с.176], т.е. констатировать определенное подобие, тождество. Однако такое понимание системности, отмечал Л.Н. Гумилев, подменено в этом случае «принципом сходства и похожести, по необходимости внешней, поскольку внутренние связи при этом подходе уловить невозможно» [114].

Основное при таком предметном взгляде на систему – обнаружение одинаковости людей, в то время как главным должно быть «установление динамических связей между различными людьми. Простейшая система – семья состоит из мужчины и женщины и держится на их несходстве. Усложненная система – этнос или суперэтнос также держится не на сходстве входящих в него людей, но на устойчивости характера и направления... связей» [там же]. Одним словом, основной единицей отсчета при системном подходе к этносу служит не человек, а «характеристика связи». Поэтому у системы нет и не может быть «системообразующего элемента», а есть системообразующие связи определенного типа. Этих связей никогда не заметить в этносе, если попытаться найти какие-то общие черты у его членов.

Уже более 20 лет назад было показано, что универсального внешнего отличительного признака у этноса нет. «Нет ни одного реального признака для определения этноса, применимого ко всем известным нам случаям. Язык, происхождение, обычаи, материальная культура, идеология иногда являются определяющими моментами, а иногда – нет. Вынести за скобку мы можем только одно – признание каждой особью „мы такие-то, а все прочие другие“» [88, с.5]. Противопоставление «своих» и «чужих» («мы» – «они»), данное членам этноса в рефлексии, служит «индикатором для определения этнической принадлежности [97, с.194], а тем самым и особым типом системообразующей связи в этносе. Этнос возникает как целостность, противопоставляющая себя всем остальным целостностям того же типа, и исчезает как система с потерей ощущения „своих“ и „чужих“. При этом, хотя этническая принадлежность и обнаруживается в сознании людей, она „не есть продукт самого сознания. Очевидно, она отражает какую-то сторону природы человека, гораздо более глубокую“ [88, с.4]. Таким образом, „самосознаниетолько опознавательный знак, а не сущность предмета“ [97, с.195].

Однако поиск подобия членов этноса между собой, вызванный банальным натуралистическим восприятием понятия «система», а также убежденность в социальности этноса вынуждают рассматривать именно самосознание в качестве «непременного компонента», «отличительной черты этнической общности» [37, с.176]. Но если этнос существует как объективная реальность, а не является спекулятивной категорией (а это не вызывает сомнений), то он прежде всего должен быть нам «дан в ощущении», на основе которого уже только может возникнуть этническое самосознание, причем не обязательно адекватное. В противном случае этническое сознание (самосознание) определяло бы этническое бытие (принадлежность), что сомнительно. Ведь тогда получалось бы, что можно образовать этнос по договору или добровольно сменить этническую принадлежность, а это противоречит всем известным фактам этнической истории.