Перебежчики из разведки. Изменившие ход "холодной войны" - Гордон Брук-Шеферд Страница 42

Ему было 35 лет на момент бегства – шага, который, по его словам, он вынашивал по мере разочарования коррупцией и несовершенством советской системы. Собственно, это аргумент всех перебежчиков, но в случае с Голицыным к этому аргументу следует отнестись с бо́льшим вниманием. Основной правдой в деле Голицына является тот факт, что к 1961 году он, как и Пеньковский, понял, что его карьера испорчена, но в отличие от Пеньковского, который никогда не забивал голову теорией разведывательной деятельности, Голицын неустанно тянуло к вопросам реформирования и реорганизации службы. Потерпев неудачу со своими идеями в Советском Союзе, самые амбициозные он взял с собой на Запад и там после медленного старта начал постепенно прогрессировать.

Стать чекистом было его детской мечтой. В 1944 году его, 18-летнего солдата, переводят из армии в школу контрразведки. После года учебы он три года работает по контрразведывательному обеспечению поездок советских граждан за рубеж, потом снова два года учится и попадает уже в Первое главное управление, в англо-американский отдел. С 1953 по 1955 год он находится в своей первой зарубежной командировке – в Вене, работая по советским эмигрантам в Австрии, потом по британцам. Затем снова учеба, на сей раз в Высшей школе КГБ, и после кратковременной работы в Центре по США и НАТО он едет в Хельсинки.

Но размеренная карьера не устраивала Голицына, в голове которого после разных курсов появились идеи о переустройстве мира, прежде всего того, что находится непосредственно вокруг него. Много лет спустя о Голицыне так говорил Петр Дерябин, бежавший на Запад в 1954 году (см. главу 6):

«Впервые я встретил Голицына в Москве в 1962 году, когда он работал в американском отделе, потом был с ним в Вене, где мы оба работали в резидентуре. Он был замкнутым и не привлекал к себе людей. Я был одним из его друзей, мне удалось снять номер в “Гранд-отеле” для него и его жены, на которой он женился перед самой командировкой.

Что меня больше всего удивляло в Голицыне – так это то, что он казался вечным студентом, а не практическим оперативным работником, которым он, вообще-то, являлся по положению. Он любил приврать и придумывал истории, которые делали его важным в глазах других. Он, например, рассказывал о себе, что в 1951 году был со Сталиным в Сочи. Но этого не могло быть, потому что Сталин не ездил туда в том году! Он вечно был полон планов, планов переделки всего и вся».

Своим следователям он поведал, что, мол, свой проект реорганизации Первого главного управления, разработанный вместе с другим коллегой, майором Кащеевым, он передал в Политбюро, и его там одобрили, но никаких реорганизаций не произошло. Позже он добавил, что сам Сталин одобрил их проект.

И вот этот неудержимый теоретик прибыл в 1960 году в Хельсинки и там начал пытаться улучшать дела. Скоро у него возник конфликт с резидентом, полковником Женниковым, по поводу того, как должна работать резидентура, и в 1961 году он сделал ту же глупость, как и Пеньковский за пять лет до него в Стамбуле (ранее автор указывал Анкару. – Примеч. перев.) – написал жалобу в Москву по поводу поведения своего шефа. Хотя он направил жалобу по каналам своей службы, результат, по крайней мере для перспектив его карьеры, получился такой же. Ему посоветовали заниматься своим делом, и с этих пор Голицын, не ладивший с коллегами, был взят на заметку Центром как возмутитель спокойствия. В такой ситуации могла бы помочь рука наверху, но такой у Голицына не было. Неудивительно, что он стал искать выход своим амбициям на Западе.

Семья его не удерживала: коллеги заметили, что ещё в Вене в самом начале семейной жизни дела в семье у него шли негладко. Он имел представление о западном образе жизни, читал американские газеты и книги, так что был знаком с американским менталитетом. Неприятие коммунизма было в нем в определенной степени. Но подтолкнуло его к побегу желание учинить скандал и повлиять таким образом на образ мыслей в правительствах. Так что побег был скорее импульсом эксгибиционизма, чем проявлением идеологии.

Надо различать содержание принесенного им багажа. С одной стороны, это информация офицера разведки, а с другой – его космические идеи о переустройстве послевоенного мира, которые были изложены в его одной-единственной публикации. То, что он рассказал о своем пребывании в Финляндии, на своем последнем посту, было разочаровывающе ничтожно. Он указал лишь советского агента в представительстве Британского совета в Хельсинки, женщину по имени Эльза Май Эванс. Это было важно, но незначительно. Но Голицын пошел дальше. Он стал называть высокопоставленных финнов советскими «агентами влияния». Пожалуй, за единственным исключением – и это было не секретом для Запада – его список оказался весьма сомнительным. Он, например, включал в себя самого главу финского государства президента Кекконена. Тогда считалась, что Кекконен был хорошим финном и использовал русских больше, чем они использовали его в своих целях. В глазах же КГБ он был одним из важнейших контактов.

На натовском фронте Голицын дал несомненно важные зацепки. В Москве перед поездкой в Хельсинки он занимался обработкой информации, и, хотя он не знал имен агентов, он знал сами материалы и откуда они шли. Так вышли на одного из главных советских агентов в штаб-квартире НАТО – Жоржа Пака ^[49], заместителя начальника французского отдела управления прессы и информации. За Паком в Париже была установлена слежка, и выяснилось, что он регулярно встречается с Владимиром Хреновым, сотрудником советской разведки, замаскированным, как и десятки его коллег, под сотрудника ЮНЕСКО. 10 августа 1962 года Пак был арестован ^[50] (с документами в портфеле) и признался, что работал на КГБ с начала 50-х годов. Среди важнейших документов, которые он передал, был оперативный план англо-французского нападения на Суэц в 1956 году и натовский план отражения молниеносной атаки Советского Союза на Западную Европу.

Сведения Голицына помогли позже разоблачить работавшего в НАТО канадского профессора Хью Хэмблтона, который тоже начал работать на Советский Союз в начале 50-х годов, но того поймали только в 1979 году. Канадские власти решили не подвергать его суду за сотрудничество с ними на том основании, что он выдавал не канадские, а натовские секреты. Но он имел глупость выехать в июне 1982 года в Британию, где его арестовали и отдали под суд за нарушение британского закона об охране государственных секретов (родился он в Оттаве, но его отец был британским подданным, и потому Хэмблтон имел двойное гражданство и двойную ответственность перед законом). 6 декабря того же года этот самый дружелюбный и эксцентричный шпион, которому тогда было 60 лет, начал отбывать 10-летнее заключение.

Вне сферы НАТО его сведения были несущественными. Главная трудность состояла в том, что, как обнаружили люди, допрашивавшие его, он более десяти лет упорно отказывался говорить по-русски. Его паранойя, что КГБ внедрилось во все звенья западных разведок, была настолько ярко выраженной, что он подозревал сотрудников ЦРУ или Ми6, говоривших по-русски, в том, что они работают на КГБ. Так что он говорил на ломаном английском, который знал со школы, и это вело к взаимному непониманию и трате времени. Он часто использовал неправильные английские слова, потому что его словарь был ограниченным или потому что думал на русском языке. В общем, его следователям приходилось многократно прокручивать пленки с записями, чтобы понять, что он хотел сказать. Другим препятствием было его высокое самомнение плюс туманность его сообщений. Он не принес с собой ни одного документа, и этот факт, а также неточность показаний никак не согласовывались с его утверждениями, что он готовился к побегу с 1956 года.