Дитрих Бонхеффер. Праведник мира против Третьего Рейха. Пастор, мученик, пророк, заговорщик - Эрик Метаксас Страница 42

30 января 1933 года ровно в полдень Адольф Гитлер сделался демократически избранным канцлером Германии. Страну Гёте, Шиллера и Баха возглавил человек, водивший компанию с безумцами и преступниками, не раз появлявшийся на публике с кнутом в руке. Начинался Третий рейх.

Двумя днями позднее, в среду 1 февраля, 26-летний богослов выступил по радио из студии на Потсдамерштрассе. Обращение Бонхёффера к радиослушателям было озаглавлено «Молодое поколение: изменившаяся концепция лидерства». Он говорил о принципиальных проблемах фюрерства, объяснял, что такой вождь непременно превратится в идола, в «ведущего не туда». Передачу оборвали прежде, чем он успел закончить.

Обычно эту историю излагают так, словно Бонхёффер отважно выступил против Гитлера, а подручные фюрера отключили микрофон и прервали передачу, но на самом деле передача была заранее спланирована на определенное время, а не в качестве реакции на победу Гитлера. Почему выступать позвали именно Бонхёффера, в точности не известно. Возможно, по рекомендации Вольфа-Дитера Циммермана, который работал в отделе радио при Евангелическом издательском союзе. Незадолго до того дважды выступал по радио Карл Бонхёффер. Речь Дитриха не была направлена конкретно против Гитлера, но говорил он о давно уже сложившемся «принципе вождизма» (Der Führer по-немецки буквально означает «вождь»). Термин возник в популярном движении германской молодежи в начале ХХ века, и пока еще «Гитлер» и «фюрер» не стали синонимами, хотя Адольф Гитлер, разумеется, именно на концепции фюрерства въехал на должность канцлера, а в итоге полностью отождествился с мистическим «вождем». Он требовал, чтобы его именовали фюрером, потому что хотел использовать принцип вождизма для собственных политических целей. Однако в феврале 1933 года отождествление еще не до конца осуществилось и термин «фюрер» не ассоциировался исключительно с главой национал-социалистической партии. Тем не менее, странный случай – подобное выступление через два дня после победы Гитлера на выборах.

Возможно, передачу и в самом деле оборвали нацисты, но так же вероятно, что Бонхёффер неверно понял указания владельца студии и у него попросту кончилось время. Вряд ли нацисты уже тогда контролировали радиопередачи так, как они будут их тотально контролировать спустя несколько лет. Хотя и соблазнительно поверить во вмешательство нацистов, и такое в самом деле могло произойти.

В любом случае Бонхёффер был расстроен тем, что ему не дали договорить, в особенности потому, что опасался, как бы у слушателей не сложилось впечатление, будто он одобряет Гитлера. Дослушав до конца, всякий бы понял, что принципом вождизма опасно злоупотребляют, но, поскольку конец речи не прозвучал, многие слушатели – особенно не слишком внимательные – могли бы вообразить, будто рассуждения Бонхёффера о принципе вождизма вливаются в общий хвалебный хор. Чтобы исправить положение, Бонхёффер продублировал эту речь и разослал ее своим влиятельным друзьям и родственникам с пояснением, что конец был отрезан. Речь была также опубликована в политически консервативной газете Kreuzzeitung , а в начале марта Бонхёффера пригласили выступить с полной версией этой речи в Берлинском институте политических наук. В начале 1933 года такие вещи были еще возможны.

Обстоятельства, в которых состоялась или не вполне состоялась передача, не должны заслонять от нас мистической сути самого события. Через два дня после прихода Гитлера к власти молодой преподаватель богословия точно и беспощадно вскрывает главные философские изъяны режима, который еще не установился в ту пору, когда он писал эту речь, но который в ту самую неделю, когда он эту речь произносит, возглавит немецкий народ и на двенадцать лет погрузит страну и с ней еще полмира в вакханалию насилия и страдания, на исходе которой, среди миллионов прочих, унесет и жизнь богослова, выступившего с этой речью. Тут явственно присутствует пророческий аспект, хотя речь не затрагивала политику и текущие события. То была скорее философская лекция, но о политической ситуации она говорила с большей ясностью, чем тысячи политических речей.