На службе в сталинской разведке. Тайны русских спецлужб от бывшего шефа советской разведки в Западной Европе - Вальтер Кривицкий Страница 42

А на суде было «доказано», что Ягода стоял во главе гигантского отравительного заговора, в который он втянул некоторых своих коллег, в том числе и старых кремлевских врачей. Но и это еще не все. Было «доказано», что Ягода, так сказать, шеф-повар Кремля, не удовлетворился обычными способами отравления, а составил заговор с целью медленного убийства Ежова с помощью опрыскивания его кабинета ядовитыми веществами. Все эти ужасающие «факты» вскрылись на процессе, и Ягода сам во всем «сознался». Их опубликовали в прессе. Никто в России не осмелился даже упомянуть, что на протяжении всего существования этого заговора Ягода являлся главным человеком на кремлевской кухне.

Конечно, против него выдвинули и другие обвинения. Выяснилось, что, кроме незаконного присвоения денег ОГПУ, выделявшихся на строительство, он буквально вырывал кусок хлеба изо рта советских руководителей, продавая кремлевскую провизию на сторону, и складывал выручку в свой карман. Эти деньги он тратил, согласно доказательствам, предъявленным на процессе, на организации ужасных оргий.

Как и многие другие «факты», вскрывшиеся на московских показательных процессах, эта история кражи хлеба и мяса Ягодой со сталинского стола имела крошечную крупицу правды в своем основании. В период сильной нехватки продовольствия Ягода действительно имел обыкновение заказывать больше продуктов, чем нужно было кремлевским вождям. А излишки он распределял среди своих подчиненных в ОГПУ. В течение нескольких лет высшие руководители ОГПУ тайно получали продуктовые пакеты от Ягоды в дополнение к их обычному рациону. Некоторые сотрудники военной разведки недовольно ворчали по этому поводу, и Ягода иногда распространял свои милости и на нас, так что я сам тоже получал крошки с кремлевского стола. Когда начали проверять счета Ягоды, то выяснилось, что Молотов, например, использовал в десять раз больше сахара, чем он в принципе мог бы потребить при всем своем желании.

Кроме обвинения Ягоды в хитроумном заговоре с целью отравления людей, которых он и без того мог бы отравить одним мановением руки, а также в продаже кремлевского продовольствия ради личной наживы, сталинский трибунал установил, что подсудимый еще и раздавал все те же украденные продукты ради завоевания популярности в духе Фуше.

Я привожу эти фантастические, а лучше сказать кошмарные факты не для того, чтобы развлечь читателя. Я хочу доказать свое утверждение о том, что во времена сталинской чистки в ОГПУ было утрачено само понятие вины. Причины ареста человека не имели отношения к обвинениям, выдвинутым против него. И никто не ожидал ничего другого. Никто и не спрашивал о них. Правда стала совершенно неважной. Утверждая, что советское правительство превратилось в огромный сумасшедший дом, я вкладываю в это совершенно буквальный смысл. Когда я рассказываю об этих абсурдных случаях американцам, они смеются, и я понимаю почему. Но для нас это не повод для смеха. Мы не можем считать забавным то, что наши старые друзья и товарищи исчезают в ночи и гибнут. Пожалуйста, не забывайте, что и я был обитателем этого огромного сумасшедшего дома…

Цену «признаний», получаемых ОГПУ, можно отлично проиллюстрировать делом одного австрийского социалиста, который был объявлен вне закона режимом Дольфуса и нашел убежище на советской земле. Его арестовали в Ленинграде в 1935 году; руководитель Ленинградского отделения ОГПУ Заковский добился от него признания, что якобы он служил в венской полиции, а потому он был заключен в тюрьму как австрийский шпион. Каким-то невероятным образом заключенному удалось послать письмо Калинину, который числился президентом Советского Союза. Дело передали Слуцкому, который однажды утром позвонил мне:

– Вальтер, у меня тут какое-то австрийское шуцбундовское дело, в котором я не могу разобраться. Помогите мне. Это как раз по вашей части.

– Присылайте мне досье, – ответил я. – Я посмотрю, смогу ли я разобраться.

Вскоре от Слуцкого пришел человек, который и принес мне бумаги. Первые страницы представляли собой доклад Заковского его московскому начальству. В нем говорилось, как он добился признания. Все было обычно. Заключенный практически не сопротивлялся, но у меня почему-то возникли сомнения. Снова пробежав глазами бумаги, я натолкнулся на анкету арестованного, напомнившую мне ту, которую заполняют все иностранцы, въезжающие в Советский Союз. Там была подробно изложена биография заключенного и упоминалось также о том, что он вступил в Австрийскую социалистическую партию до войны, а потом ушел на фронт. После войны, следуя указаниям своей партии, имевшей большинство в Вене, он поступил на службу в муниципальную полицию. Это подразделение на девяносто процентов состояло из социалистов и входило в амстердамское Международное объединение профсоюзов.

Все это было в анкете арестованного, где также сообщалось, что, когда социалисты потеряли власть в Вене, он вместе с другими офицерами-социалистами был уволен из полиции. Говорилось, что в феврале 1934 года, во время боев против фашистского хаймвера, он был командиром батальона шютцбунда – одного из оборонных отрядов социалистов. Я позвонил Слуцкому и объяснил все это ему.

– Этот австрийский социалист служил в полиции по приказу своей партии точно так же, как вы это делаете здесь. Я сейчас же пришлю вам докладную записку об этом.

Слуцкий поспешно ответил мне:

– Нет, нет, не надо мне никаких докладных. Зайдите ко мне.

Войдя в его кабинет, я снова объяснил, что социалист не может считаться шпионом современной Австрии, потому что он был полицейским при социалистической власти.

Слуцкий кивнул:

– Да, я понял, Заковский заставил его «признаться», что он работал полицейским в социалистической Вене. Вот так признание! Но докладную не пишите. Никто их теперь не пишет.

Несмотря на такую легкую манеру разговора, Слуцкий ходатайствовал перед президентом Калининым за арестованного австрийского социалиста.

Ситуация с Заковским вполне согласовывалась с общей линией ОГПУ. «Признания», подобные тому, о котором я рассказал, были хлебом насущным для ОГПУ. Мой австрийский социалист был не более, но и не менее виновен, чем сотни тысяч тех, кому не повезло.

В этом отношении весьма показателен разговор, который я имел примерно в то же время с Кедровым – одним из самых опытных следователей ОГПУ. Я встретил его в столовой ОГПУ в Москве, и мы заговорили о генерале Примакове, делом которого он как раз занимался. В 1934 году генерал Примаков, член высшего командования Красной армии, был арестован и отправлен к Кедрову на допрос. Тот начал работу со своей высокопоставленной жертвой, используя все известные тогда способы. Говоря о них, он выказывал признаки смущения.

– Знаете, что случилось? – спросил он. – Только он начал колоться, и мы поняли, что всего лишь через несколько дней, ну может, неделю-другую, у нас будет полное признание, его вдруг освободили по требованию Ворошилова!

И снова мы видим, что обвинения против арестованного (пусть даже он вот-вот готов «признаться во всем») не являются причиной его содержания в тюрьме. В зарубежных странах люди спорят, правдивы или нет признания, получаемые ОГПУ. В самом же ОГПУ этот вопрос вообще не встает. И следствию это неинтересно.