Гончарова и Дантес. Семейные тайны - Татьяна Маршкова Страница 42

Я не расслышала слов, тихо сказанных дамой. Что же касается Дантеса, то он ответил громко, с оттенком уязвленного самолюбия:

– Я понимаю то, что вы хотите дать мне понять, но я совсем не уверен, что сделал глупость!

– Докажите свету, что вы сумеете быть хорошим мужем… и что ходящие слухи не основательны.

– Спасибо, но пусть меня судит свет.

Минуту спустя я заметила проходившего А. С. Пушкина. Какой урод! Рассказывают. – Но как дерзать доверять всему, о чем болтают?! Говорят, что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Дантеса tete-а-tete со своею супругою. Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу. Дантес вызвался снова ее зажечь, на что Пушкин отвечал: «Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего»… Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя…

Впрочем, о любви Дантеса известно всем. Ее, якобы, видят все. Однажды вечером я сама заметила, как барон, не отрываясь, следил взорами за тем углом, где находилась она. Очевидно, он чувствовал себя слишком влюбленным для того, чтобы, надев маску равнодушия, рискнуть появиться с нею среди танцующих.

А. К. Мердер. Листки из дневника // Рус. стар., 1900, т. 103

На разъезде с одного бала Геккерен, подавая руку жене своей, громко сказал, так что Пушкин слышал: Allons, ma legitime! ^[40]

П. И. Бартенев со слов кн. В. Ф. Вяземской // Рус. арх., 1888, II

В свое время мне рассказывали, что поводом (к последнему вызову Пушкиным Геккерена) послужило слово, которое Геккерн бросил на одном большом вечере, где все они присутствовали; там находился буфет, и Геккерн, взяв тарелку с фруктами, будто бы сказал, напирая на последнее слово: «это для моей законной».

Слово это, переданное Пушкину с разъяснениями, и явилось той каплей, которая переполнила чашу.

Бар. Густав Фризенгоф – А. П. Араповой, 14 марта 1887 г. // Красная нива, 1929, № 4, с. 10

На одном вечере Геккерен, по обыкновению, сидел подле Пушкиной и забавлял ее собою. Вдруг муж, издали следивший за ними, заметил, что она вздрогнула. Он немедленно увез ее домой и дорогою узнал от нее, что Геккерен, говоря о том, что у него был мозольный оператор, тот самый, который обрезывал мозоли Наталье Николаевне, прибавил: il m’a dit que le cor de madame Pouchkine est plus beau que le mien ^[41]. Пушкин сам передавал об этой наглости княгине Вяземской.

П. И. Бартенев со слов кн. В. Ф. Вяземской

Бал у Воронцовых, где, говорят, Геккерен был сильно занят г-жей Пушкиной, еще увеличил его раздражение. Жена передала ему остроту Геккерена, на которую Пушкин намекал в письме к Геккерену-отцу, по поводу армейских острот. У обеих сестер был общий мозольный оператор, и Геккерен сказал г-же Пушкиной, встретив ее на вечере: «je sais maintenant que votre cor est plus beau, que celui de ma femme!» ^[42] Вся эта болтовня, все эти мелочи растравляли рану Пушкина.

Кн. П. А. Вяземский – вел. кн. Михаилу Павловичу, 14 февр. 1837 г. // Щеголев

В Петербурге Александр Сергеевич последнее время каждый день посещал мою жену (баронессу Евпраксию Николаевну), которая остановилась у брата моего Степана, и целые часы говорил с нею о том, как бы сохранить Михайловское и приехать туда этим летом жить с женою и детьми.

Бар. Б. А. Вревский – С. Л. Пушкину // Пушкин и его совр-ки, VIII

Встретившись за несколько дней до дуэли с баронессой Вревской в театре, Пушкин сам сообщил ей о своем намерении искать смерти. Тщетно та продолжала его успокаивать, как делала то при каждой с ним встрече. Пушкин был непреклонен. Наконец она напомнила ему о детях его. – «Ничего, – раздражительно отвечал он, – император, которому известно все мое дело, обещал мне взять их под свое покровительство».

М. И. Семевский со слов бар. Е. Н. Вревской. К биографии Пушкина // Рус. вестн., 1869, № 11

С Пушкиным у Л. А. Якубовича (поэта) была дружба неразрывная. Перед смертью Пушкина приходим мы, я и Якубович, к Пушкину. Пушкин сидел на стуле; на полу лежала медвежья шкура; на ней сидела жена Пушкина, положа свою голову на колени к мужу. Это было в воскресенье; а через три дня уже Пушкин стрелялся. Здесь Пушкин горячо спорил с Якубовичем и спорил дельно. Здесь я слышал его предсмертные замыслы о Слове Игорева полка – и только при разборе библиотеки Пушкина видел на лоскутках начатые заметки.

Тогда же Пушкин показывал мне и дополнения к Пугачеву, собранные им после издания. Пушкин думал переделать и вновь издать своего Пугачева.

И. П. Сахаров. Записки // Рус. арх., 1873, I

Якубович рассказывал при мне у Никитенки, что он 27 января, в среду (24 янв. в воскресенье), был у Пушкина с Сахаровым часу во втором. Пушкин был очень сердит и беспрестанно бранил Полевого за его Историю: ходил скоро взад и вперед по кабинету, хватал с полки какой-нибудь том Истории Полевого и читал для выдержки… Якубович и Сахаров ушли от него в третьем часу.

Н. И. Иваницкий. Из автобиографии // Пушкин и его совр-ки, XIII

24 янв. 1837 г. взято Пушкиным у Шишкина 2200 р. под залог шалей, жемчуга и серебра.

Б. Л. Модзалевский. Архив опеки над имуществом Пушкина // Пушкин и его совр-ки, XIII

В воскресенье (перед поединком Пушкина) А. О. Россет пошел в гости к кн. П. И. Мещерскому (зятю Карамзиной, они жили в доме Вельегорских) и из гостиной прошел в кабинет, где Пушкин играл в шахматы с хозяином. – «Ну, что, – обратился он к Россету, – вы были в гостиной; он уж там, возле моей жены?» Даже не назвал Дантеса по имени. Этот вопрос смутил Россета, и он отвечал, заминаясь, что Дантеса видел. – Пушкин был большой наблюдатель физиономий; он стал глядеть на Россета, наблюдал линии его лица и что-то сказал ему лестное. Тот весь покраснел, и Пушкин стал громко хохотать над смущением 23-летнего офицера.

Арк. О. Россет. Из рассказов его про Пушкина // Рус. арх., 1882, I

Мы можем сообщить личное и общее впечатление, что дуэль не была вызвана какими-либо обстоятельствами, которые можно было бы определить или оправдать. Грязное анонимное письмо не могло дать повода; плохие каламбуры свояка еще менее. Не ревность мучила Пушкина, а до глубины души пораженное самолюбие.

Отец мой в письмах своих употребляет неточное выражение, говоря, что Геккерен (Дантес) афишировал страсть: Геккерен постоянно балагурил и из этой роли не выходил до последнего вечера в жизни, проведенного с Н. Н. Пушкиной. Единственное объяснение раздражению Пушкина следует видеть не в волокитстве молодого Геккерена, а в уговаривании стариком бросить мужа. Этот шаг старика и был тем убийственным оскорблением для самолюбия Пушкина, которое должно было быть смыто кровью. Дружеские отношения жены поэта к свояку и сестре, вероятно, питали раздраженную мнительность Пушкина.