Когда Европа была нашей. История балтийских славян - Александр Гильфердинг Страница 42

Верховного бога поморян, которому в первых городах Поморья, Щетине и Волыне, посвящены были главные храмы, жизнеописания св. Оттона Бамбергского называют Триглавом; в самом деле, он изображался, по их словам, и в Щетине, и в Волыне, трехглавыми истуканами ^[66]. Щетинские жрецы учили, что Триглав высший их бог, и благосклонен к человеческому роду. Уже это одно указание, сведенное с тем, что мы знаем о Святовите, верховном божестве всех балтийских славян по Гельмольду, могущественном покровителе людей по Саксону Грамматику, дает право заключить о тождестве Триглава со Святовитом. Имя Триглав произошло, конечно, лишь от наружного вида идола, а не было собственным названием божества. Такого примера нет ни у какого народа, сколь бы ни были грубы его языческие понятия, чтобы божество называлось единственно по той или другой внешней примете истукана, и Триглав могло быть только обиходным прозвищем изображавшегося в известном кумире бога: чаще других слышанное немцами в Щетине и Волыне и наиболее для них понятное, оно и попало в их повествование.

Вполне подтверждается тождество Триглава и Святовита одинаковыми их принадлежностями. Поморскому богу был посвящен конь, как и Святовиту. Конь этот стоял в Щетине, необычайный ростом, жирный, бойкий, никогда не знавший работы; за ним ходил один из четырех жрецов, поставленных при четырех щетинских кутинах или священных храмах; никто не смел на коня садиться. Седло его, изукрашенное золотом и серебром, висело в храме Триглава, как в Арконском храме Святовита. Арконский конь был, правда, белый, а щетинский вороной; но если бы в этом различии было существенное значение, то, конечно, вороная масть коня Триглава выражала бы в самом боге какое-нибудь темное, злое начало; а мы знаем, что поморский бог, точно так же, как Святовит, который ездил на белом коне, был добр и благосклонен к человеку. В Щетине, как и в Арконе, всякий раз, когда думали идти на войну или пуститься в море для разбоя, гадали этим конем, и так же, как там, заставляли его переступать через копья; даже число копий было одинаковое: девять. Только у щетинцев копья не связывались по три, а клались все девять на землю на расстоянии локтя. Покрыв коня попоной (или, по другому известию, оседлав хранившимся в храме седлом) и взнуздав, жрец выводил его, и, держа за узду, вел через лежащие копья по три раза взад и вперед; если конь не задевал копий ногами, то предвещалась удача, и народ шел на задуманное дело; если он на копья наступал и перемешивал их, то предприятие отменялось. Несмотря на маленькую разницу в совершении гадания, едва ли возможно сомневаться в тождестве Святовита и трехглавого кумира щетинского, когда очевидно, что название Триглав не могло быть настоящим именем самого божества, и когда древние свидетельства представляют такое полное сходство в их значении, принадлежностях и, наконец, в способе, каким тот и другой объявляли людям свою волю.

Был ли конь у Триглава в Волыне, как в Щетине, неизвестно; но, во всяком случае, и волынский Триглав почитался богом наездником, потому что в его храме также хранилось священное седло; жизнеописатель Оттона говорит, что оно было чрезвычайно ветхо.

Трехглавому идолу поклонялись также славяне в Сгорельце (Бранденбурге), и, вероятно, это было то же божество, что у поморян; но не сохранилось о нем никаких сведений.

Арконский истукан Святовита имел, как мы знаем по описанию Саксона, четыре головы, а кумиры щетинский и волынский – три. Вообще, балтийские славяне любили представлять своих богов многоглавыми, вероятно, придавая такому изображению символический смысл. Идол Святовита в Арконе имел две головы спереди, две сзади; в каждой паре одна была обращена направо, другая налево. Поставленный на вершине высокой горы, он, таким образом, как бы смотрел на все четыре стороны, и тем выражалось, без сомнения, его всеведение и власть над целым светом. Щетинцы несколько иначе взглянули на круг власти своего бога и изобразили его господство не над четырьмя концами света, а над всем миром, видимым и невидимым; так именно их жрецы и объясняли три головы своего кумира: «Они означают, говорили они, что наш бог управляет тремя царствами, небесным, земным и преисподней». Понятно такое верование и такой символ: ибо собственный Небесный Бог предан был балтийскими славянами бездействию и забвению, и они легко могли деятельному богу Святовиту, богу богов, вручить управление небом так же, как землей. Но особенно замечательно это свидетельство по указанию на загробный мир в религии балтийских славян; им утверждается вполне, что они верили в бессмертие души (которое, впрочем, признавалось всеми славянами); оно опровергает, как клевету, слова ненавидевшего язычников и славян немецкого монаха, Титмара, что в понятии славянина все кончается с земной жизнью.

В Волыне, мы сказали, стоял также трехглавый идол; вероятно, значение трех голов его было такое же, как в соседнем городе Щетине; но возможно также, что здесь принята была в расчет и сама местность. Остров Волын образует, как известно, треугольник; здесь могло казаться естественным, чтобы бог обращен был лицом к каждой из трех сторон своего острова и поэтому имел три головы. Такое толкование передал нам Адам Бременский в своем знаменитом свидетельстве о Волыне в XI в.; по крайней мере, в этом смысле, кажется, будут всего понятнее его слова: «Там (в Волыне) можно видеть Нептуна тройственной природы: ибо тремя морями омывается этот остров». Что до имени Нептуна, то средневековые писатели, как известно, не имели ясного понятия о классической мифологии и довольно неразборчиво применяли ее названия к божествам других народов; Адам Бременский, вероятно, приложил его к волынскому богу, потому что имел в виду его отношение к морю. Все это, разумеется, только предположения; но во всяком случае, мы можем утверждать, что бог арконский и поморский был один и тот же, и что число голов у его истуканов зависело лишь от того, какую сторону его деятельности и власти народ хотел представить в наружном образе.

Убедившись в этом тождестве, мы вправе искать в поморском боге еще одно свойство, которое ясно выказывается в ранском Святовите, именно владычества над обилием и скудостью земных плодов. В поморском городе Волегоще, так рассказывает житие Оттона, жрец, который служил тамошнему кумиру (имя божества не упоминается), вздумал напугать народ перед приездом христианских проповедников, оделся в свое священное белое облачение и на рассвете, спрятавшись в кустарнике, стал стращать поселянина, шедшего в город на рынок. «Стой, человек, и внемли моему слову! – сказал он ему. – Я бог твой, я тот, который облекает поля травою и леса листвою; плоды земли и древес, и стад, и все, что служит человеку, все в моей власти: даю поклонникам моим, отымаю у противников моих. Скажи народу в Волегоще не принимать чужого бога». Не тот ли самый это Святовит, в чьей руке урожай и голод земли, которого чтил в Арконе народ славянский? О другом боге, имевшем такое значение, мы не знаем у балтийских славян.