Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич Страница 42

– A bas la Vestale! Nous ne voulons pas la Vestale! а bas! Le triomphe de Trajan! Le triomphe de Trajan! (Прочь «Весталку»! Не хотим! Торжество Траяна!)

Крики стали доходить до исступления. Провозвестник кланялся, кланялся и еще что-то хотел говорить, но тут раздалось:

– À la porte! À la porte le parleur! À la porte! (Вон говоруна! Вон!)

И сделалась такая кутерьма, что несчастный актер поспешил убежать со сцены. Кто-то из ложи закричал:

– La musique! La musique!

Капельмейстер пошептал что-то ближним музыкантам; шепот пошел далее и оркестр «Vive Henri IV». Несколько голосов в креслах произнесли:

– Qu’est ce que c’est que ça?

И затем вновь раздались крики, заглушившие оркестр.

Прошло с полчаса, начали понемногу утихать, как из ложи бельэтажа с правой стороны раздался возглас:

– Messieurs!

Все обратились на этот призыв, и водворилась глубокая тишина. Новый посланник от дирекции театра начал просить и убеждать публику согласиться на перемену спектакля; но новые «À bas! À la porte!», раздавшиеся сильнее прежнего, согнали его с поприща красноречия. Музыка вновь заиграла «Vive Henri IV», [282]и публика на этот раз прослушала музыку без малейшего ропота, но даже подпевала оркестру. Все происходившее, как невиданное дотоле нами, чрезвычайно нас занимало и интересовало и мы с напряженным вниманием следили за ходом всей этой комедии, но время текло своим чередом, и часы уже показывали половину девятого. Вдруг снова поднялся занавес; сцена оставалась с прежней декорацией и опять появился актер с объявлением, и опять раздались крики: «A bas! A la porte!» Но кто-то подогадливее, в креслах, вскочив на свое место, громко закричал:

– Paix, messiurs, paix! Laissez nous entendre que veut done monsieur! (Замолчите, господа, дайте нам выслушать, что этот господин хочет!) Все несколько замолчало, и актер, раскланиваясь весьма низко, объявил, «что труппа привыкла всегда свято исполнять волю публики и готова начать представление «Торжество Траяна», но почитает обязанностью предварить, что не собственной волей она хотела переменить спектакль, а что на это было объявлено желание союзных монархов, которые, уклоняясь от всего, что хотя бы косвенно могло напомнить их собственный триумф, из скромности просили перемените пьесу! «Весталку» они почтут своим присутствием, а в случае настояния о представлении «Траяна», отказываются быть к театре». Со всех сторон раздалось:

– La Vestale! La Vestale! – Музыка заиграла опять «Vive Henri IV», а зрители начали подпевать оркестру, но еще не кончили второго куплета, как вся зала задрожала от крика:

– Vive Alexandre! – Государь и прусский король появились в бельэтаже, в средней ложе. Государь был в кавалергардском вице-мундире и с Андреевской звездой. Восторг и восхищение публики были до такой степени велики, что нет возможности даже и передать наглядно; все, кто был в театре, поднялись как один человек, все взоры устремились на среднюю ложу; махали всем, что было под рукой: платками, шляпами; из тех лож, из которых не вполне было видно государя, дамы, мужчины становились на балюстрады или свешивались через них, так что становилось страшно, ожидая каждое мгновение, что вот-вот да и упадет кто-нибудь! Неумолкаемый крик и возгласы приветствий продолжались более получаса, и государь беспрестанно раскланивался на все стороны, и, едва переставал кланяться и показывал вид, что садится, раздавались вновь крики:

– Vive Alexandre! Vive Alexandre! – и государь подходил опять к барьеру и кланялся. Прусского короля никто не замечал, в ложе он или нет. Оркестр несколько раз начинал увертюру и несколько раз принужден был останавливаться. Наконец около четверти десятого волнение поутихло; в креслах и в партере все стояли спиной к сцене, а лицом к государевой ложе. Увертюра окончилась, и только с началом самой оперы устроился настоящий порядок в местах.

Ложа Наполеона находилась над самой авансценой, в бельэтаже, с левой стороны; она была отделана, насколько мог заметить, с большой роскошью; над ней возвышался одноглавый орел.

В средине первого акта из ложи над авансценой, с правой стороны, полетело вниз несколько лоскутков бумажек. Из кресел кто-то закричал:

– Лаиса! Лаиса! – Лаис не участвовал в спектакле, да к тому мы полагали, по первому извещению, что, будучи больным, его и в театре нет, но, к удивлению нашему, Лаис вышел на сцену, одетый в черный фрак, и, подняв один из билетиков, подошел к лампе над будкой суфлера, прочел про себя написанное и потом, обратясь к публике, сказал:

– Messieurs! Ce n’est rein de plus qu’on exige de faire entendre notre chant national! (Господа, здесь ничего более, как требование нашего народного гимна!)

– Пойте! Пойте! – раздалось несколько голосов. Лаис обратился к музыкантам и сказал:

– Messieurs, maintenant c’est votre affaire! (Господа, теперь это ваше дело!) – Оркестр повиновался. Но певец вместо «Vive Henri IV» запел: «Vive Alexandre!», и едва он произнес это имя, все обратилось к ложе и повторило в один голос: «Vive Alexandre!» Государь встал, приблизился к краю ложи и приветливо раскланялся. Музыка по крайней мере раз семь начинала арию и всякий раз останавливалась на первых тактах, прерываемая общими криками публики. Наконец в креслах некоторые зрители начали уговаривать, что эти все овации могут беспокоить царя и было бы прилично временно воздержаться и дать возможность высоким посетителям насладиться музыкой и спектаклем, и, когда мало-помалу шум и волнение начали утихать, Лаис запел:

Vive Alexandre!

Vive ce roi des rois!

Sans rien prétendre,

Sans nous dicter des loic и т. д. [283]

Во втором куплете приветствие относилось и к имени прусского короля. В конце 1-го акта произошло новое приключение. Актриса, игравшая роль весталки, как будто в исступлении и забывши свою роль, вскричала:

– Vive le roi! – и повторила это еще два раза. Из многих лож посыпались белые банты и кокарды. Раздалось несколько жидких аплодисментов, тотчас покрытых ропотом, раздавшимся почти во всех концах залы:

– C’est une horreur! mais qu’est ce qu’on veut donc? [284](Это гадость! Чего же хотят?), – но скоро все смолкло. Тогда над наполеоновой ложей кто-то из высшего над нею этажа спустил белое полотно и покрыл императорского орла. Мне показалось в эту минуту, что все как будто с умыслом приутихло, и весталка стала продолжать свою роль с каким-то уже принужденным напряжением. Конец 1-го и весь 2-й акт прошел без дальнейших приключений, но когда занавес окончательно опустился, из той ложи, из которой прежде был опущен покров для орла, показался мужчина во фраке, сдернул покрывало, стал рвать с места орла и потом, разломав его, в кусках бросил на авансцену. Публика уже расходилась, так что демонстрация эта не обратила на себя особенного внимания. Часы показывали четверть второго. [285]