Бен-Гур - Льюис Уоллес Страница 42

Протягивая к трибуну вытянутые в мольбе руки, он даже коснулся ими складок белоснежной тоги.

– Уже три года я помню этот ужасный день, – продолжал он. – Три года, о трибун, и каждый час был для меня целой жизнью, проведенной в страданиях, – целой жизнью в бездонной бездне со смертью, от которой спасала только работа! И за все это время – ни единого слова от кого бы то ни было, ни слова, ни даже шепота! О, если бы я мог только забыть, я бы непременно забыл! Если бы я только мог забыть эту сцену – как от меня отрывают мою сестру, последний взгляд моей матери! Меня касалось дыхание чумы; я побывал в сражениях; я слышал, как буря волнует море, и я смеялся, когда все остальные молились: смерть была бы мне облегчением. В тот день, чтобы спастись от погони, я греб так, что весло едва не ломалось. Самая малость могла бы помочь мне. Скажи мне, что они мертвы, если их нет; потому что они не могут быть счастливы, если потеряли меня. Ночами до меня доносились их голоса; я видел, как их тени бродят по волнам. Моя мать так любила меня! А Тирца – ее дыхание было нежнее белых лилий, она была подобна молодому побегу пальмы – так свежа, так нежна, так грациозна и прекрасна! Каждый день рядом с ней был для меня праздником. Она входила и уходила при звуках музыки. Я…

– Ты признал свою вину? – сурово прервал его Аррий.

При этих словах трибуна в юноше произошла удивительная перемена, резкая и мгновенная. Голос его посуровел, пальцы рук сжались в кулаки, все мышцы напряглись, глаза метали молнии.

– Ты наслышан о Боге отцов моих, – сказал он, – о всемогущем Иегове. Клянусь Его правдой и всемогуществом, клянусь любовью, которой Он одарил Израиль от начала времен, клянусь, что я невиновен!

Трибун был явно тронут словами юноши.

– О благородный римлянин! – продолжал Бен-Гур. – Хоть немного поверь мне и пролей свет в глубину моей тьмы!

Аррий принялся мерить шагами палубу.

– Разве над тобой не было суда? – внезапно остановившись, спросил он.

– Нет!

Римлянин в удивлении вскинул голову.

– Нет суда – нет и обвинения! Кто же принял решение о твоей судьбе?

Римляне, следует помнить, никогда не были столь привержены закону и формам его отправления, как во времена своего упадка.

– Меня связали и бросили в подвал башни. Я никого не видел. Никто со мной не говорил. На следующий день солдаты отвели меня к побережью. С тех пор я и стал галерным рабом.

– У тебя были какие-нибудь доказательства своей невиновности?

– Я был еще мальчишкой, слишком юным для каких-нибудь заговоров. Грат был совершенно незнаком мне. Если бы я хотел убить его, то выбрал бы другое время и место. Стоял самый разгар дня, он ехал под защитой целого легиона солдат. Я не смог бы убежать. К тому же люди моего класса более других расположены к Риму. Мой отец отличился на службе императору. У нас было что терять, мы владели большим состоянием. Пострадал бы не только я, но и моя мать, и моя сестра. У меня не было причин для злого умысла по всем соображениям – собственность, семья, вся моя жизнь, совесть, закон – а это для сына Израиля больше жизни – удержали бы мою руку, даже если бы шальная мысль и пришла мне в голову. Я же не безумец. Я бы предпочел смерть позору; поверь мне, я до сих пор молю ее прийти ко мне.

– Кто был с тобой, когда был нанесен удар?

– Я стоял на крыше дома – дома моего отца. Со мной была Тирца – совсем рядом со мной, добрая душа. Мы с ней вместе перегнулись через парапет и смотрели, как марширует легион. Под моей рукой от парапета оторвалась плитка и упала на Грата. Мне показалось, что я убил его. Какой же ужас я испытал!

– А где была твоя мать?

– В своей комнате под нами.

– Что с ней стало?

Бен-Гур стиснул руки и еле сдержал готовый вырваться стон.

– Я не знаю. Я видел, как солдаты оттащили ее от меня, – это все, что я знаю. Потом они выгнали всех, кто жил в доме, даже скотину, и опечатали ворота для того, чтобы никто не мог в него вернуться. Я спрашивал про нее. Уж она-то, во всяком случае, невиновна. Я мог бы простить… О, прошу прощения, благородный трибун! Не подобает рабу вроде меня говорить о прощении или о мести. Я обречен ворочать веслом до конца жизни.

Аррий внимательно слушал юношу. Он призывал себе на помощь весь свой опыт обращения с рабами. Если эта история была выдумкой, призванной разжалобить его, то игру следовало признать превосходной; с другой стороны, если это было правдой, то в невиновности еврея не было никаких сомнений; а если он был невиновен, то слепой гнев не делал чести властям. Целая семья поплатилась своим существованием во искупление простой случайности! Мысль эта возмущала его.

В пользу молодого человека говорило много обстоятельств, и над некоторыми из них стоило задуматься. Может быть, Аррий знавал Валерия Грата и не испытывал к нему никакой симпатии. Возможно, ему доводилось знать и старшего Гура. Взывая к трибуну, Иуда спрашивал его об этом и, как можно заметить, не получил никакого ответа.

Трибун не знал, как ему поступить, и явно колебался. Власть его была велика. На судне он был единоличным властителем. Вся его натура склоняла его к милосердию. Доверие его было завоевано. И все же, сказал он себе, спешить не следовало – по крайней мере до тех пор, пока не придем в Киферу; без лучшего гребца не обойтись; а пока что следовало повременить и узнать как можно больше. Во всяком случае, ему следует убедиться, что это и в самом деле Бен-Гур и все сказанное им – правда. Обычно рабы склонны ко лжи.

– Довольно, – вслух произнес он. – Ступай на свое место.

Бен-Гур поклонился, еще раз взглянул в лицо своего господина, но не увидел в нем ничего, дающего повод к надежде. Помедлив, он произнес:

– Если ты снова вспомнишь обо мне, о трибун, то пусть в твоей памяти всплывет одно: что я молил всего лишь дать мне знать о моей семье – матери и сестре.

С этими словами он направился к своему месту.

Аррий проводил его восхищенным взглядом.

«Perpol! – думал он. – Если его обучить, как бы он смотрелся на арене! Какой бы он был колесничий! Клянусь всеми богами! В такую бы руку да меч!»

– Постой! – бросил он вслед юноше.

Бен-Гур остановился, и трибун подошел к нему.

– Если бы ты был свободен, что бы ты стал делать?

– Благородный Аррий шутит надо мной! – трясущимися губами произнес Иуда.

– Нет, клянусь богами, что не шучу!

– Тогда я охотно отвечу. Я посвятил всего себя, чтобы выполнить свой первейший долг в жизни. Не думал бы ни о чем другом. Не знал бы ни сна, ни отдыха до тех пор, пока моя мать и Тирца не вернулись бы домой. Сделал бы все, чтобы они были счастливы. Они много потеряли, но, клянусь богами своих отцов, я дал бы им куда больше!

Ответ этот был совершенно неожиданным для римлянина, он даже на мгновение потерял нить разговора.