Морские тайны древних славян - Сергей Дмитренко Страница 42

Дедушка одолжил нам парус, сшитый из мешков, и мы пошли к берегу. Там была вытащенная наполовину из воды простая небольшая лодка. На этой лодке и приходилось плыть по громадному, в семьдесят верст длины и до двадцати верст ширины, бурному Выг-озеру. Ко всему этому я узнал, что лодка "без единого гвоздя сделана" и "сшита" вересковыми прутьями. Так оказывалось прочнее, проще и дешевле. Так, кажется, по преданию строился и Ноев ковчег.

Немножко жутко было ехать в такой лодке, да еще с женками. Но это только с самого начала; потом же, как я убедился, женки, которые выросли на воде и начали плавать по озеру грудными младенцами, ничем не уступали мужчинам. Мужья сохранили только за собой право всегда сидеть на руле. Сначала кажется несправедливым, когда видишь, как женка гребет, а муж сидит на корме, чуть придерживая рулевое весло, а иногда еще при этом выпивая и закусывая рыбником. Но когда я присмотрелся, какое огромное напряжение сил требуется от рулевого в бурю и даже вообще при ветре на лодке с парусом, то понял, что тут ничего особенно несправедливого нет. Оно, может быть, и есть, но уж это везде и во всем пока так водится.

Итак, мы ехали по Выг-озеру с женками, на лодке без гвоздей, на Карельский остров. Вперед уходила на север бесконечная водная ширь, "большое озеро", свободное, без островов, а направо виднелся лес.

— Это острова?

— Нет, это сузёмок. Вон острова!

— А это?

— Это тоже острова. У нас их так много, что и не толкуем. Всего на озере их — сколько дней в году и еще три. Дальше еще кучнее пойдут. Острова да салмы, острова да салмы.

Салмы — значит проливы, слово карельское, как и все географические названия, сохранившие память о старых хозяевах этого озера.

— На веках тут у нас обязательно кареляк жил, — поясняют мне женки.

Дед, который сулил нам поветерь, не ошибся. Как только мы выбрались из лабиринта салм, подул сильный попутный ветер. Женки, довольные, стали устанавливать мачту, продевая конец ее через отверстие в лавочке и укрепляя в прибитой на дне лодки железной подкове.

— Как поветерь, — заговорили они оживленно, — тут уж поездка любая, тут сиди пола да посвистывай. Не здымай высоко! Сорьвется! Поставь райно повыше! Погораже отпусти, не порато натягивай, а то лодку опружит.

Женки наконец поставили парус; одна обмотала снасть вокруг сапога, уперлась им в уступ на дне лодки, а обеими руками стала держать рулевое весло.

Лодка понеслась как стрела. Закипели белые волны. Надвигалась туча.

— Ветер чернеет! Темень стават, Божия милость, — крестятся гребцы. — Наше озеро свирепо; как повиют ветры большие да забегают беляки, падет погодушка необъятная! Хоть вопи, а ехать надо. Забежит девятка, как хорома великая, и словно в могилушку опустит. Раз нас со старухой на остров выкинуло, так дня два зубами щелкали.

— Гляди, гляди, молвия маше! — восклицала другая женка. — Эк грянуло!

Туча прошла, и ветер стал стихать.

— Боком прошла Божия милость. Ветер лосеет!

Заехали в салму, и стало совсем тихо. Парус заколыхался. Над озером повисла радуга.

— Краса идет! Радуга! Надо парус ронить.

Стали присматриваться, куда падает конец радуги. Если на суземок, то дождя не будет, если на воду, то снова темень зайдет.

— Да теперь недалеко осталось. Вот салмочку проедем, обогнем коргу, там будет бережная сельга, потом комлевая, медвежий бор и Карельский остров.

Большие бури на Выг-озере бывают осенью, а летом оно часто совершенно спокойно и сверкает на солнце, как громадное зеркало. Налетит торочек — случайный ветерок (вихрь), и заблестит водная гладь миллионами искр. Но летом ветер быстро пролетает куда-то и исчезает бесследно; этот жаровой ветер не имеет никакого значения при поездке, и через пять — десять минут озеро остается таким же спокойным, как и раньше. Иногда солнце так греет, что становится и очень тепло. Но все как-то не доверяешь этому теплу. Словно за теплом и светом где-то притаился холодок и шепчет: "Это не лето, это только межень. Пройдет эта теплая пора, и здесь, на этом месте, будет лед и темная беспрерывная ночь".

На озере всюду разбросаны большие и маленькие острова. Большие не так интересны: их не охватываешь глазом, и они кажутся берегом. Но маленькие своеобразно красивы. Особенно хороши они в летнюю, совершенно тихую погоду. Из водной глади тогда всюду вырастают кучки угрюмых елей. Они тесно жмутся друг к другу и будто что-то скрывают между собою. Напоминают они немного беклинский "Остров смерти". Как известно, на знаменитой картине бросается в глаза сначала группа кипарисов, скрывающая загадку смерти, потустороннюю жизнь. Присмотревшись к картине, замечаешь, что между кипарисами продвигается лодка и кто-то в белом везет гроб, осыпанный розами…

Вот и тут так же что-то выдвигается белое. Что это? Семья лебедей. И вдруг над северным "островом смерти" раздается дикий хохот: га, га, га!.. Это летит гагара, падает на воду и исчезает.

Между островами, особенно у низких травянистых берегов, непременно плавают утки всяких пород: алейки, овсянки, крёх и другие; они смирные, непуганые и "в уме не держат", что человек их может обеспокоить.

Не всегда можно добраться до острова на лодке. Он окружен подводными камнями — лудами. А с двух сторон, обыкновенно с северо-северо-запада и с юго-юго-востока от него спускаются в озеро каменистые стрелки — корги. От этого кажется, что остров лежит на выдающемся из воды каменном пьедестале. Камни, окружающие остров, объясняют, что он не что иное, как размытая сельга. В середине его, на неразмытой части, где хранились песок и галька, селились деревья, охватывая камни корнями, а размытые части образовали корги, то есть каменистые косы, и луды — подводные камни. Иногда вода совершенно размывала остров, и деревья не могли поселиться на голых камнях, — это мели, сухие луды. На лудах нерестится рыба, на сухих лудах любят собираться большими стадами чайки.

Все эти птицы — утки всех пород и лебеди — почти не боятся человека. Их не стреляют. "Зачем, скажут, их бить, когда для пищи определена дичь, то есть лесная птица: рябчики, тетерева, мошники (глухари)". Про хорошего человека здесь говорят: "Степенный человек, самостоятельный, Бога почитает и не то что лебедей, но и уток не трогает". Вот почему лебеди не боятся человека, подплывают с детьми к деревням. А утки так непременно селятся в болотах, ближайших к селениям. Когда мне про это рассказывал один старичок, то прибавил: "Стало быть, и ей (утке) это нужно, понимает она".

Как-то раз мы плыли с этим старичком на лодке в узкой салме. Семья лебедей плыла впереди, стараясь уплыть от нас и не желая оставлять маленьких детей. Старику показалось, что я хочу их стрелять; он в страхе схватил меня за руку и сказал:

— Что ты, что ты, Господь с тобой, это нельзя!

— Вот покойник Иван Кузьмич, — сказал другой гребец, — убил лебедя весной, а к осени и помер, через год жена померла, дети, дядя, весь род повымер.