Как убили СССР. "Величайшая геополитическая катастрофа" - Александр Шевякин Страница 42

Свою линию они насаждали административным путем, через проработки, блюли партийную линию, но, как ни странно, эта линия часто противоречила бородатой троице классиков, которых жрецы в подлиннике и знать не знали: они читали только инструкции и передовицы. Каково при этом было тем немногим представителям чванливо игнорирующейся, шельмовавшейся и «невостребованной» науки?

Но совсем одно дело, когда кто-нибудь из них отмалчивался, терпел, сам руку поднимал, а совсем другое дело, это когда кто-то «отстреливался», да еще и так удачно: «Социально N есть демагог, дурак, карьерист, а официально — серьезный хороший оратор, прекрасный руководитель. Когда N выбирали в Академию, в кулуарах все плевались, разводили руками. Но с трибуны все превозносили N, потом жали руку, поздравляли с заслуженным избранием. Если N ездит в заграничные командировки, то социально это означает, что он урвал, ухитрился, устроился, а официально это означает, что он проделал большую работу, участвовал, принес пользу» [2.139. С. 101]. И как вы думаете, долго ли можно терпеть такие художества? Разумеется, такому автору уготовлено что-то из привычного набора: аутодафе, высылка, смерть. Хорошо, что хоть не костер… Дрова у них, что ли, закончились?

Было ли еще такое где-либо и когда? Мы начали рассказ с примера свертывания разработки оружия в гитлеровской Германии. То, что Рунге и тому подобным не давали создать wunderwaffe, закономерно, напомним, что «сама судьба мешала Германии получить новое оружие: Гитлер после Сталинградского сражения отказывался финансировать научные исследования в области обороны, если ученые не обещали ему реальной, практической отдачи через три, максимум шесть, месяцев» [2.07. С. 205–206].

Да и в тех же Штатах у экспертов даже самой RAND Corporation тоже были проблемы, но далеко не в тех масштабах… У них практика была критерием истины, а не партком. Они недаром подвизались возле Военно-воздушных сил. Вопрос решался на аэродроме и сразу: полетит — не полетит. Полетит — пополнялся счет в банке, а если не полетит, то: «Что поделаешь, конечно же, это неприятно, но разумеется, что уволены вы не будете — мы только что заплатили десять миллионов долларов за ваше обучение! Оставайтесь, может быть, когда-то вы и отработаете эти деньги».

Смею предполагать, что ни одна страна мира не знала таких масштабов уничтожения научных школ, диктата идеологов, запрета разработок и проч. и проч., о чем мы только что рассказали, пытаясь охватить все эти вопросы понемногу. И тому есть несколько объяснений. Масштабы научного прорыва в век научно-технической революции вели к все более увеличивающемуся числу научных коллективов, напомним, что каждый четвертый научный работник мира был в позднем СССР, то есть научный фронт был очень широк. Значит, объективно было что уничтожать и кого затаптывать.

Анекдот, что называется, в тему, слабо утешает. 26 октября 1917 года. Петроград. Смольный. Ленин на трибуне:

— Товарищи, революция, о необходимости которой говорили большевики, совершилась!

Буря аплодисментов.

— Отныне на всей территории России вводится восьмичасовой рабочий день и обязательный выходной день — воскресенье!

Зал отвечает криками «Ура!» и бурей оваций.

— Но если мы, товарищи, сумеем наладить работу по-новому, то мы можем себе позволить еженедельно два выходных!!!

Шквал аплодисментов. Вверх полетели папахи, бескозырки и кепки.

— А вот если мы сможем ввести систему Тейлора, технологии Форда и трактора на наших полях, то можно отдохнуть и три дня в неделю!!!

В ответ — стрельба вверх.

Потом, в узком кругу Ленин говорит:

— Ну что? Я был, как всегда, прав, батенька: ни хрена не хотят работать. Поэтому ни в коем случае не вводите для них ни систему Тейлора, ни технологии Форда, ни трактора.

Может быть, заветы Ленина были именно такими?

Была еще и субъективная картина: и в Политбюро, и среди обществоведов, и в академических институтах ведущие позиции занимали люди, чье мировоззрение сформировалось в 1930-е годы, и тогда марксизм-ленинизм в его традиционных формах был не только ведущей, но и единственной формой общественной мысли как в широком, так и в узко прикладном отношении. Люди эти состарились, заглохла вместе с ними и их наука, выродилась в идеологию. Всякое новое они не могли не воспринимать как явную крамолу и боролись против этого всеми известными средствами. «Сверху» это особенно удобно.

…Много чего еще произошло у нас в интеллектуальной сфере, а в результате получилось, как в известной шутке: «Да-а-а, батенька, то-то я смотрю: информационный взрыв вас обошел стороной!» — и это в самой читающей стране мира… Что надо было уметь, тому не учились сами и не давали другим. Теперь только вздыхать остается: [1. С. 34; 02. С. 305; 12. С. 131; 2.136. С. 54; 2.96. С. 21; 2.140. С. 6–7].

Когда-то граф де Сен-Симон писал, что в будущем «правительства будут устранять все то, что мешает полезным работам» [2.141. С. 316]. Эх, ваше сиятельство! Так-то оно так, но вы не рассмотрели вопрос о том, когда само правительство не будет знать, что есть полезное, а что наоборот.

Разумеется, как и во всякой науке, главное остается за одним: «Проверка полученных научных результатов, их убедительное доказательство, как и защита общества от псевдонаучного шарлатанства (…) — разработка надежной методологии его разоблачения есть большая и относительно самостоятельная задача» [2.136. С. 72]. Но при этом важно понимать, что мы принимаем за науку, а что — нет. Если у соседей это числится научным знанием и есть конкретные результаты, а мы с чванливым видом все отвергаем, то расплачиваться придется нам, а не им…

Недаром это называли научным фронтом. Теперь такое явление стоило бы назвать некоторыми периферийными областями национальной безопасности. А значит, уместно следующее: «Те страны, которые сделали упор на преимущественно военные средства обеспечения национальной безопасности, оказались в проигрыше» [2.142. С. 31]. Пока только немногие специалисты делятся информацией по этому поводу: «А если спросить, кто и, главное, почему выиграл «холодную войну», то надо однозначно ответить — американцы, и выиграли не количеством танков, а числом «фабрик мысли» [2.143. С. 132]. Максим Калашников, который очень подробно, хотя и чуть эмоционально разбирался с операцией «Свертывание» в военно-технической области, тоже дает подобные посылы: «Я знаю: битву за Империю мы проиграли в умах» [2.144. С. 68].

В дальнейшем эти факторы будут только возрастать. В наше время люди, вооруженные информационным сверхоружием, противостоят жертвам экспериментов. И эта ситуация для последних куда как хуже, как если бы против разоруженного (в обычном смысле) стоял автоматчик: в этом случае можно еще догадаться о разнице, а в случае нехватки информации человек не должен знать о своей ущербности потому, что информация скрыта в голове, она не видна и ее не надо припрятывать. И само информационное оружие направлено не против людей, а против того, что у них в головах.

Прочитав главу, читатель может подумать, что на сегодня после ухода коммунистов что-то переменилось. Ничего подобного — стало еще хуже, гораздо бессистемнее и затруднительнее для анализа. «Отказавшись от этикетки исторического материализма, постсоветская гуманитарная интеллигенция внедряет в сознание людей ту же самую структуру мышления, что и раньше. На деле получается гораздо хуже, чем раньше. Профессора, превратившиеся в «либералов», при отказе от истмата вовсе не выплеснули с грязной водой ребенка. Они выплеснули только ребенка, а грязной водой продолжают промывать мозги студентам. И грязь этой воды при отсутствии материализма истмата порождает чудовищную мыслительную структуру» [9. С. 170]. О! Это еще довольно комплиментарно сказано. И все это прекрасно понимают, даже самое высокое начальство в стране, когда его элементарно дурят, призывает к конкретностям, требуя предельной точности: «Фамилии, адреса, пароли, явки!» или «Ты сам-то понял, что сказал?» (В. В. Путин).