Путь слез - Дэвид Бейкер Страница 42

Петер встал рядом с Вилом и тревожно взирал на площадь, где горожане суетились между лотками и прилавками базара. Ему на память пришли знаменитые площади Шампани, Трои и Базеля, но на этом месте он почувствовал гнет, тягостную завесу мрака, которая, казалось, давила даже сам воздух. Полевые сервы подозрительно натягивали соломенные шляпы на самые глаза, и как-то напряженно шли вслед неохотных волов, понукая их с несвойственным ожесточением. Купцы с Востока зазывали покупателей громко, но как-то нескладно, неубедительно, что весьма странно для людей своего дела. Все крестьянские женщины торопились куда-то, никто не останавливался, чтобы поболтать, а только переходили от прилавка к прилавку, одной рукой придерживая длинные платья, другой – тяжелые корзины с хлебами или овощами, которые несли на головах. То тут, то там в толпе случайно показывался дворянин, но такие, заметил Петер, всегда проходили с надменно поднятой головой и с видом глубокого презрения к скопищу черни, напиравшей со всех сторон. Больше всего священника обеспокоили бесчисленные солдаты, всегда пьяные и озлобленные, одетые в большинстве своем в цвета Брунсвика, носители гнева, напыщенности и раздражения.

Как же так, думал Петер, ведь город, казалось, изобиловал всем необходимым, и для тягости не было видимых причин. Вдоль всех главных улиц были разбросаны длинные деревянные лавки торговцев, а по всей площади – палатки булочников, и медников, и жестянщиков; шатры, набитые рыбой, кожаными изделиями, коврами, шелками с Востока и рулонами прекрасных тканей. Над повозками и телегами возвышались груды чесаной шерсти и связки кудели, только что прибывшие с ближайших поместий. Вдоль стен амбаров аккуратными рядами стояли плотные стога сена. Но вопреки видимому изобилию, почти на каждом углу сидели нищие и попрошайки, как напоминание о скудости сострадания, которая царила в душах горожан.

Петер о чем-то шепотом предупредил Вила, прежде чем тот вывел колонну на рынок. Но крестоносцы прекрасно поняли недомолвки священника и медленно шли вдоль длинного стола с изгибом посредине, который ломился от меда, соли, масла, ранних фруктов, солений и варений. Их глаза округлились при виде несметных бочонков с элем, жареных уток на вертелах, корзин с печеньями и солониной, опрятно выложенных в ряд с бочонками с угрем и осетром.

Принимая во внимание голод, который терзал детей изнутри, вид подобного изобилия вскоре стал невыносимым. От жаждущих мыслей Вила отвлек чей-то рывок: крошечная рука дергала его за пояс. Он повернулся и увидел Лотара. Его пожелтевшие глаза слезились от усталости и пыли.

– Господин Вил, можно мне немножко отдохнуть?

Вил заколебался, но уступил.

– Мы сделаем короткий привал, но у нас много дел.

Лотар улыбнулся и проследовал за остальными в укромный угол, где все повалились прямо в пыль. Томас подобрался ближе к Вилу, смутившись от издевок в свой адрес, на которые расщедрились прохожие. Петер задумчиво не сводил глаз с города, затем посмотрел на измученных спутников.

– У меня появилась идея. В этом злосчастном месте не хватает музыки. Кто-нибудь видел хоть одного менестреля или трубадура? Нет! Итак, сдается мне, что за хорошую песню мы сможем выручить немного еды.

Прежде чем ошеломленные крестоносцы подумали что-то возразить, их уже стремительно подогнали к центру базарной площади, где они расположились тесным полукругом. Через несколько мгновений Петер, желая напомнить им песню, весьма отдаленно воспроизвел ту мелодию и слова, что они так горячо пели всего лишь несколько недель назад.

– Чудный наш Господь Иисус, – запели они. – Царь всего творенья…

Голоса их звучали сдавленно и приглушенно, и чем дольше они пели невпопад, тем тише становилось пение, что и лишило их первоначального любопытства нескольких горожан. Петеру вздумалось подбодрить их, и он громко присоединился к их пению. На их беду, его визгливый и нестройный голос принес не подаяние, а насмешки, и восхитительный хор крестоносцев потонул в лавине глумливого хохота!

Залитый краской стыда и смущения, Вил повернулся спиной к товарищам и растворился в ревущей толпе. За ним с выражением отвращения на лице последовал Томас. Но верный Карл твердо выполнял долг, силясь петь вопреки слезам унижения, которые катились по раскрасневшимся щекам. Сбоку ему басом подпевал Георг, крепко зажмурив глаза и сжав кулаки.

Наконец Петер милостиво остановил хор, уверяя детей, что Даже ежели смертные не оценили их великолепное пение, то это непременно сделали ангелы небесные. Гогочущий люд вернулся к своим делам, а старик снова собрал свое малое стадо вокруг себя.

– А сейчас, чада, настало время для нового плана. – От парочки высказанных недовольств он отделался шутками. – с согласия Вила я предлагаю всем нам пойти парами и просить у каждого торговца и у тех, кто откроет нам двери.

Фриде стало не по себе, и она беспокойно перебила священника.

– Отец Петер, несколько дней тому назад нас с братом и сестрой едва не выпороли за подобное, и…

– Ja, ja, я знаю, дорогая моя. Но ничего иного нам не остается, а увидев столько просящих рук, охранники просто не смогут сообразить, за кем пускаться в погоню!

Фриду его слова не убедили.

– Ну и на сей раз, малышка, вы будете под моим строжайшим присмотром, – добавил Петер. – Я прокляну всякого, кто посмеет причинить вам худое! Теперь внимательно послушайте меня. Будьте скромны, оказывайте надлежащее почтение. Низко клоните головы и никому не смотрите прямо в глаза. Теперь вперед и скорее возвращайтесь ко мне.

Не издав ни единого недовольного слова, верные дети послушно разделились по парам и разбрелись по базару. Петер следил за ними, как старая наседка, которая высматривает цыплят, отбившихся из-под материнского крыла, и молился о Божьей защите для них. Его особенно беспокоили Вил и Томас, и он нисколько не обрадовался, когда эти двое ушли вместе. Последующие полчаса он зорко следил за ними, а когда мальчики подошли к дворянину и его жене, сердце его неистово заколотилось.

Состоятельная чета горделиво и уверенно шла наперерез мальчикам, и, под стать их манере, крестоносцы также приосанились. Госпожа была облачена в длинное черное платье из тончайшего шелка. Поверх платья был надет вышитый камзол и красная сатиновая накидка, капюшон которой красиво обрамлял ее светлые волосы. Серебряное ожерелье подчеркивало молочно-белую шею, а манжеты на рукавах застегивались на огромные жемчужины.

Господин красовался в сатиновых гамашах и блестящих сапогах, которые доходили ему чуть ли не до самого колена. Длинный вышитый плащ был застегнут на новомодные пуговицы из меди, а длинные черные волосы покрывала роскошная бархатная шляпа, искусно дополненная пурпурным павлиньим пером.

Блеск доселе невиданных пуговиц привлек внимание Вила. Он прочистил горло и поприветствовал чету, неохотно склонившись в почтении перед их высоким статусом.

– Моя госпожа, мой господин, – неловко произнес он. – Умоляю, окажите милость вашему покорному слуге. Не уделите ли вы ему несколько пенни, чтобы он купил немного хлеба для своей малой сестры?