Лихие гости - Михаил Щукин Страница 42

Зима перевалила на вторую свою половину и снега навалила, не скупясь, обильно — под его тяжестью ветки на соснах обламывались. Артемий Семеныч вместе с сыновьями, Игнатом и Никитой, только кряхтели, вытаскивая на длинных постромках тяжелые волокуши к санной дороге. На волокушах лежала разделанная медвежья туша. Свежее, недавно распластанное мясо парило. Медведь, которого они подняли сегодня из берлоги, оказался матерым — пудов на десять — двенадцать, не меньше. Следом за волокушами тянулись в рыхлом снегу глубокие полосы, помеченные кровяными пятнами. От упревших охотников, как и от медвежатины, клубами поднимался пар.

— Все, ребята, стойте, передохнуть надо, — Артемий Семеныч стянул с себя постромку и сел, отдыхиваясь, прямо в снег.

Игнат с Никитой, не присаживаясь, сразу заговорили, вспоминая и заново переживая недавнюю охоту: как поднимали медведя, засовывая длинную жердь в берлогу, как он выскочил со страшным ревом и жердь сломал мгновенным ударом лапы и как не удалось его свалить одним выстрелом, пришлось четыре раза стрелять… Братья размахивали руками, говорили, перебивая друг друга, и поглядывали на волокуши, на которых лежал теперь разрубленный на части, еще недавно грозный и опасный зверь.

Артемий Семеныч отдышался и встал, строго прикрикнул на сыновей:

— Чего разорались, как бабы на лавке! Давайте впрягайтесь, дальше потащим.

Впряглись, потащили. И больше уже не отдыхали, пока не выбрались к санной дороге. Игнат с Никитой встали на лыжи и двинулись в деревню, чтобы вернуться на подводе, а затем вывезти на ней мясо. Артемий Семеныч остался у волокуш. Нашел высокий пенек, смел с него снег и удобно уселся, подложив под себя рукавицы. Поясницу ломило тупой болью, и он невесело думал о том, что годы его не молоденькие и, что раньше он делал одним взмахом, теперь дается ему все труднее.

Задумавшись, не сразу расслышал глухой стук конских копыт, приглушенный слабо прикатанным снегом. А когда расслышал и поднял голову, увидел, что из-за ближних сосен выскочил во весь мах гнедой жеребец под седлом, а в седле — что за притча! — сидел Данила. Да так ловко и уверенно, словно всю жизнь на собственных конях раскатывал. Осадил жеребца, выпростал ноги из стремян и легко соскочил на землю, будто спорхнул. Сдернул с головы шапку и поклонился в пояс:

— Здравствуй, Артемий Семеныч!

Не дождавшись ответного приветствия, быстро выговорил, видно, заранее придуманные слова, на одном дыхании:

— Я, Артемий Семеныч, на житье вернулся. Буду хозяйское дело ставить. И просьба у меня — Анну не трогай, на сносях она теперь. По-доброму прошу.

— Ишь ты! По-доброму! А если по-худому, что будет?

— Я муж ей, в ответе за нее.

— Му-у-ж… — Артемий Семеныч поднялся и выпрямился. — Суразенок ты, а не муж!

— Я сказал, а ты думай. И не ори на меня — не запрягал. Ради Анны на поклон приехал, ради нее время выбрал, чтобы с глазу на глаз… На бабу свою ори, а нас с Анной не трогай! — Данила нахлобучил шапку, махом взлетел в седло, и из-под копыт гнедого жеребца только ошметья снега в Артемия Семеныча брызнули.

Он аж задохнулся от злости. Сел на пень и столько ругательных слов в груди закипело! Но говорить их было уже некому — даже звука копыт не слышалось. Стукнул кулаком по коленке и матерно выругался.

Как ни зол был Артемий Семеныч, а заметил: и конь под Данилой добрый, и сам он в справной одежде, в меховых вязаных перчатках, в легких белых катанках — приоделся! Разбогател, что ли? С какого угара? И что за дело хозяйское собирается ставить?

Вернулись Игнат с Никитой и привезли новость: Данила, оказывается, еще вчера приехал в Успенку, с Анной и с каким-то незнакомым мужиком. Приехали на трех подводах и с большой поклажей, закрытой рядном и увязанной веревками. Остановились у Митрофановны. С утра Данила обходил мужиков в деревне и просил прийти вечером к сборне, говорил, что имеется у него большой разговор, и если договорятся, то мужики не пожалеют и смогут в оставшееся до весны время, до пахоты, хорошо заработать.

Артемий Семеныч выслушал новость и, не зная, что сказать, прикрикнул на сыновей, чтобы они поскорее грузили мясо. Зимний день короткий, и надо было засветло вернуться домой и, может быть, побывать у сборни. С одной стороны, Артемий Семеныч очень хотел послушать — чего там суразенок балаболить станет? А с другой стороны — представил, как над ним ухмыляться будут, и гордыня взыграла. Подумав, решил послать сыновей — пускай они сходят, после перескажут…

А в избе у Митрофановны в это время топилась еще с утра, не остывая, печка, на ней кипятилась вода в чугунах и творилась большая уборка. Анна мыла и терла на второй половине избы, куда Митрофановна редко заглядывала и где изрядно накопилось грязи. Все в руках у Анны ладилось, за работой она пела, голос ее звенел, и скоро полы и стены засияли, на окнах заиграли новые занавески, большая деревянная кровать украсилась множеством подушек, цветным покрывалом и кружевным подзором. Не узнать жилья! Митрофановна только руками хлопала, дивясь хозяйской хватке работящей девки. И еще дивилась: ушли по осени беглые жених с невестой с одним заплечным мешком, а вернулись с добром на трех подводах. Уж не зарезал ли Данила богатого купца на большой дороге?

Откуда ей было знать, старой, что все перемены в судьбе Данилы и Анны свершились не по их желанию, а потому, что так придумал Захар Евграфович Луканин, который окончательно утвердился в своем упрямом решении: найти проход через Кедровый кряж и добраться до Цезаря. Когда вернулся домой после несостоявшейся охоты на зайцев и узнал, что Егорка Костянкин все-таки пришел, согласившись на службу, сразу его призвал вместе с Данилой, долго, весь вечер, разговаривал с ними, а напоследок сказал:

— Ну вот, ребята. Будем теперь одной веревочкой связаны. Согласия из вас клещами не тянул, по доброй воле согласились, и взад пятки ходу нет. Дело опасное, всякое может случиться, поэтому держитесь друг за друга. На помощь прискакать я не во всякое время смогу.