"Иду на вы!" Подвиги Святослава - Лев Прозоров Страница 42

В общем, Святослав вполне мог наотрез отказаться от городских прогулок. Не станем утверждать, что зря – причины для того были веские. Но он не увидел бы множества занимательных вещей. Не увидел бы многочисленных памятников основателю города и первому христианскому императору Константину Великому, убившему в борьбе за власть сына, жену, тестя и зятя. Не прогулялся бы по Бычьей площади, на которой возвышался пустотелый медный бык, возведенный по приказу другого светоча христианства, Феодосия Великого, законодательно запретившего языческие культы. Время от времени под быком разводили огонь и, открыв дверцу в медном боку, кидали внутрь быка живых людей – язычников и еретиков. Столичная толпа обожала подобные зрелища. Не меньше любили жители Константинополя ипподром – тот самый, на котором в дни подавления благочестивым Юстинианом восстания Ника было перебито пятьдесят тысяч их пращуров, на котором полвека спустя Василий II Болгаробойца будет зарабатывать свое жуткое прозвище, празднуя триумф над братьями в православной христианской вере. Не увидел бы Святослав – по крайней мере, вблизи – Святую Софию, воздвигнутую Юстинианом в благодарность небесному императору за то самое истребление своих единоверных, единокровных противников, из обломков разрушенных древних храмов. Не увидел Святослав и парада – торжественного зрелища, на котором перед восхищенными горожанами и иноземными послами час за часом кружила одна и та же воинская часть, меняя оружие, коней и доспехи. Не увидел бы и еще одной, весьма любопытной достопримечательности Города царей… но об этом – позже.

Каким чужим и чуждым, диким, омерзительным должен был казаться юному князю Царь городов! Видел ли он его лишь из порта, или шел сквозь потные толпы на проспектах и площадях за «царевым мужем», все поводя левой рукой у пояса в бессознательной попытке опереться на рукоять отданного у ворот меча… И с каждым днем все меньше и меньше он понимал мать. Зачем они приехали в эту жару, вонь и гвалт, в эти застящие небо груды обтесанных камней над грязью улиц? Зачем терпят унизительное любопытство этих странных людей – слишком наглых для рабов, слишком трусливых и покорных для свободных?

А действительно, зачем? Чего хотела добиться Ольга своим сватовством?

Положение вдовы великого князя было крайне шатким. И обвинение в по меньшей мере соучастии в мужеубийстве, и не слишком знатное происхождение, и покровительство христианской партии (пусть и негласное, причем до поры крещение княгини было тайной даже для большинства христиан), и, наконец, ее противоречащие обычаю претензии на право мести за мужа и наследование ему – все это отнюдь не упрочило ее полунезаконной власти. Больше того, противостояние христиан и язычников, не превращавшееся в гражданскую войну лишь оттого, что первые еще были слабы, а вторые – морально не готовы воевать с соплеменниками, пусть и богоотступниками, ослабляло всю Русь. Прекратились грозные походы, да и кто бы встал во главе русских дружин? Женщина? Или совсем юный отрок? Ослабление это мгновенно почуяли в Итиле.

Наш герой впоследствии освободит от хазар землю вятичей. Но она уже была освобождена от хазар Вещим Олегом! Когда же она снова попала под их власть? При Игоре? Вряд ли летописец упустил бы со вкусом расписать еще одно поражение князя-язычника. Вспомнить только, как он смакует гибель Игоревых дружин от византийских огнеметов и последнее поражение отца Святослава. По его смущенному молчанию можно догадаться, что славянское княжество, не иначе, отдала хазарам «премудрая» Ольга. А ведь княжество это не было ни бедным, ни отсталым – дань оно платило «по щелягу (серебряной монете) от плуга». То есть были и железные плуги – а не деревянные рала – и серебро. Более того, хозяева Вятичской земли обретали власть над изрядной долей Волжского торгового пути.

В пятидесятых годах Х века чаши весов зыбкого баланса между христианами и язычниками раскачались еще сильнее. На Руси появилась новая сила, вполне готовая к войне с христианами любой крови. Какая именно, я расскажу чуть позже, а пока можем заметить – у княгини были все причины заметаться в поисках поддержки. Брак сына с византийской принцессой отнимал бы сильный козырь – наследника законного государя – у язычников и давал христианам поддержку мощной державы. Может, и хазары остерегутся…

Многие годы – почти два века – историки с придыханиями расписывали визит Ольги в Царьград как невиданное достижение русской дипломатии. Надо же было вообще хоть что-то написать о равноапостольной княгине, кроме ее зверств! И вообще, о святых или хорошо, или ничего… Не стоит слишком потешаться над ними. В Российской империи покушавшегося на репутацию святой равноапостольной государыни ждали совсем не смешные последствия.

Любопытнее, что после крушения империи прошло сорок девять лет, прежде чем М. В. Левченко обратил внимание на одно обстоятельство. А именно: Ольгу принимали не как правительницу! «Армянские, иверские феодалы, венгерские вожди, болгарский царь Петр при посещении Константинополя одарялись гораздо более щедро», – пишет Левченко. По строжайшему дипломатическому этикету Византии, Ольгу принимали как… посла. Ее ставили ниже племенных вождей полудиких кочевников-венгров!

Ни в коей мере не желая оскорбить память Левченко, скажу все же: наблюдательность его достойна индейца Зоркого Глаза из анекдота. Того самого, что, запертый бледнолицыми в сарай, на третий день заметил, что в сарае том нет четвертой стены. Действительно, не в обиду – другие и по сей день ничего не замечают, изводя бумагу на описание того, как Ольгу «с почетом» приняли в Византии. Хотя у Константина ясно сказано: «Прием, во всем подобный предыдущему (одного сарацинского посла), по случаю приезда Ольги, княгини русской».

И это было лишь звено в цепи унижений, которое предстояло пережить несчастной княгине. Еще были бесконечные переходы из залы в залу огромного дворца, необходимость являться по первому зову негостеприимных хозяев, единственно чтобы ответить на «предложенный препозитом вопрос от имени августы» – императрица не снизошла до прямого общения с варваркой, пусть и крещеной. И вновь кочевки из палаты в палату, чередование чужих, странно звучащих названий покоев – Триклиний Юстиниана, Лавсиак, Трипетон, Кенгурий – спертый воздух, тяжесть сводов над головой, и опять являться, как служанка, как сенная девка, пред очи Рожденного в Пурпуре и лишь с его разрешения осмелиться сесть.

Особенно хорошо вот это: «В тот же день состоялся званый обед… Государыня и невестка ее сели на вышеупомянутые троны, а княгиня стала сбоку». Стоит напомнить, что «невестка» эта, о чем не могла не знать «ставшая сбоку» княгиня, – та самая Анастасо-Феофано, бывшая шлюха из портового кабака!

Ольга терпела. Она «говорила с государем, о чем пожелала», когда тот позволял ей, очевидно, обещала те самые меха, воск, рабов и войско. Мы уже знаем – за что. За брак сына, за поддержку против хазар и своих, кровных русов- «нехристей». Пока же вспомним, что все это происходило на глазах «анепсия» Святослава. Мы знаем, каков был его нрав, знаем, как и кто его воспитал. Но нам, ежедневно сносящим тьму унижений от правительства, начальника, просто трамвайного хамла, сложно представить, что испытывал в такой ситуации горячий подросток. Подросток из племени, где единственным ответом на оскорбление желающего оставаться мужчиной, человеком в глазах Богов и людей, мог быть удар меча. Даже если бы поездка Ольги увенчалась успехом, он возненавидел бы город, бывший свидетелем унижения матери, и его надменных владык, и всю их страну. С этого дня ненависть язычника к разрушителям его святынь, правителя – к врагам его народа сольется в душе Святослава с личной ненавистью смертельно оскорбленного воина.