Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш Страница 41

— Ты чего, Петя?

— Да вспомнил бомбы, которые мы с вами под подушкой у Харитины спрятали.

— Нашёл о чём вспоминать, — поморщился Махно. — Алёша, ты разослал листовки?

— Да. И крестьянские и солдатские.

— Вот, вы ночами дрыхли, а мы с Марченко листовки в типографии печатали. Одни для крестьян, чтоб подымались, другие для немецких солдат, чтоб не слушались командиров и переходили на нашу сторону.

— Перейдут, когда рак на горе свистнет, — усмехнулся Лепетченко.

— Зря смеёшься, Саша. Может, и не перейдут, но задумаются. Разложить врага тоже дорогого стоит.

— Может, не стоило отпускать Ермократьева, — сказал Марченко.

— Нет, Алёша, пусть он на Терновке раскочегаривает восстание. Чем больше таких очагов, тем лучше для общего дела. Рано или поздно полыхнёт по всей Украине. Я в это верю.

С утра Марченко и Лепетченко отправились по сотням сообщать о решении штаба: «Прячьте оружие, мы уходим. Вернёмся через две-три недели с новыми силами и тогда изгоним оккупантов».

Не все были довольны таким решением: «Зачем тогда огород городили?» Но когда слышали, что так велел товарищ Махно, возражений не высказывали. Соглашались: «Ну, Нестор Иванович знает чего делать надо».

У Махно, конечно, болело сердце за Гуляйполе, за своих земляков, но другого выхода он не видел. Утешал себя: «Мы бросили клич, мы показали пример, успели напечатать несколько тысяч листовок и распространить их. Пусть наша «свободная территория» просуществовала несколько дней, но она заронила надежду в сердца крестьян».

В отряд, который должен был встретить противника, включали только опытных бойцов-добровольцев, убеждённых анархистов-коммунистов. Формировал его лично Махно и многим, особенно молодым, отказывал:

— Верю, что хочешь драться, но потерпи малость. Когда мы воротимся, ударишь с тыла.

Более опытному бойцу говорил другое:

— Эх, братец, мы идём на прорыв, а ты на своём коне далеко не ускачешь. Будешь нас только задерживать. Не хочу брать греха на душу. Затаись. Потерпи. Вернёмся. Поможешь и только.

Впрочем восемнадцати летнему Пантелею Тютюнику Нестор не отказал, уж очень тот просился взять его с собой. Да и как не взять хорошего стрелка и пулемётчика. Отдавая список отряда Каретникову, Махно говорил:

— Ты в военном деле дока. Вот и командуй.

— М-да, — вздохнул тот, прочтя коротенький список. — Семнадцать бойцов, конечно, не войско. Но подразнить немцев можно.

— Не дразнить, Семён Никитович, а всё зло, которое они несут на Гуляйполе, переключить на себя, то есть на нас.

— Тогда, чтоб все мне подчинялись беспрекословно.

— Это само собой.

С утра выехали в поле на двух тачанках и верхами. Отъехав версты две от села, приискали ложок, где оставили коней и тачанки, с ними за коновода — Тютюника. Пантелей смолчал, хотя видно было, что недоволен такой ролью, рвался-то в бой. Нестор утешал:

— Ничего, Пантюша, ещё успеешь навоеваться. На всякий случай приготовь пулемёт на моей тачанке.

С собой взяли два ручных пулемёта «льюис» и винтовки, залегли на гребне, замаскировались меж копен сена.

Каретников, залёгший с пулемётом, предупредил:

— Без моей команды не стрелять. Кто выстрелит без команды, морду набью.

— Ну уж так уж, — усмехнулся Махно.

— В засаде важна выдержка, Нестор. И внезапность.

Ждать пришлось долго. Кое-кто уже и подрёмывать начал. Однако Марченко, наиболее зоркий, увидел первым:

— Кажется, появились.

И действительно, на окоёме в дрожащем мареве обозначилась колонна солдат.

— Теперь внимание, — подал голос Каретников. — Как только я начну, стреляем все разом.

Колонна приближалась, впереди на коне ехал офицер. Всё ближе, всё отчётливее лица. В засаде кое-кто начал волноваться:

— Чего там Каретник? Заснул, что ли?

— Отставить разговорчики, — прошипел Каретников. — Лютый?

— Что?

— Возьмёшь на мушку командира.

И опять томительно-тревожное ожидание первого выстрела. Колонна — уже вот она; слышен топот сапог и даже, кажется, дыхание солдат.

Наконец застрочил «льюис» Каретникова. Махно нажал спусковой крючок своего пулемёта. Затрещали винтовочные выстрелы, заклацали затворы.

Первые ряды колонны повалились сражённые. Меткам Лютый первым же выстрелом свалил командира. Строй рассыпался, многие, пригибаясь, бежали назад, другие — в сторону от дороги, некоторые, упав на землю, ползали, поднимая пыль.

Паническое бегство солдат развеселило повстанцев.

— Вот так их! Бегут тараканы, ха-ха-ха!

На дороге осталось лежать не менее двух десятков убитых, раненый конь, вздымая голову, жалобно ржал, вскидывая ноги.

— Лютый, пристрели животину.

— Всё я, да я.

— Заткнись. Исполняй приказ, — рассердился Каретников. — Марченко, Лепетченко, идите соберите винтовки.

Однако собрать всё не удалось, в воздухе запели пули, донеслись с вражеской стороны выстрелы.

— Назад, — приказал Каретников.

Марченко приволок четыре винтовки, Лепетченко — три, но зато успел снять с офицера бинокль и кобуру с пистолетом.

— Чего достал? — спросил Лютый.

— Парабеллум.

— Вообще-то это моя добыча, я офицера снял.

— Если снял, чего не брал? — огрызнулся Лепетченко, прилаживая себе на ремень кобуру. Потом подполз к Махно:

— Нестор Иванович, возьми бинокль, ты у нас главный, тебе видеть далеко надо.

— Командир-то Каретник.

— А ну его, — буркнул Лепетченко и отполз на своё место.

Нестор приложил к глазам бинокль, увидел солдат, залёгших в полуверсте и стрелявших по повстанцам довольно дружно. Повёл бинокль по горизонту налево, потом направо. И тут увидел за метёлками ковыля скачущих всадников. Крикнул:

— Семён, справа кавалерия!

— Всем отходить к тачанкам. Я попробую их задержать. Кому сказал?! Быстро!

— Так и у меня пулемёт, — возразил было Махно.

Оскалившись почти по-волчьи на Махно, Каретников выругался матерно:

— Живо метитесь к коням! Ну!

Все скатились в ложок, Нестор крикнул на ходу Лютому:

— Петя, живо на облучок и наверх, надо пособить Семёну. Развернись мигом.

Наверху трещал «лыоис» Каретникова. Махно бросил свой на дно тачанки, вскочил в неё и сразу к «Максиму», оттеснив от него Тютюника: