История России. Иван Грозный - Сергей Соловьев Страница 41

Курбский принадлежал к числу образованнейших, начитаннейших людей своего времени, не уступал в этом отношении Иоан ну: быть может, одинакая начитанность, одинакая страсть к книгам и служила прежде самою сильною связью между ними. Курбский не хотел отъехать молча, молча расстаться с Иоанном: он вызвал его на словесный поединок; Иоанн по природе своей не мог удержаться и отвечал. Началась драгоценная для истории переписка, ибо в ней высказались не одни только личные современные отношения противников, в ней высказались родовые предания, в ней вскрылась историческая связь явлений. Кроме писем к Иоанну Курбский в Литве написал еще сочинение о современных событиях с целию оправдать, возвеличить свою сторону и обвинить во всем Иоанна; сочинение это имеет для нас такое же значение, как и переписка с царем.

Мы видели, что главное неудовольствие князей и потомков прежней дружины на новый порядок вещей состояло в том, что московские государи перестали соблюдать древний обычай ничего не делать без совета с дружиною. За это негодовали особенно на великого князя Василия Иоанновича; советник последнего, епископ Вассиан Топорков, советует то же самое и сыну Василиеву, Иоанну. Рассказав о передаче этого правила, этого предания отцовского и дедовского чрез Вассиана Иоанну, Курбский восклицает: «О глас воистину дьявольский, всякие злости, презорства и забвения исполненный! Ты забыл, епископ! Что написано во второй книге Царств; когда Давид советовался с своими вельможами, желая исчислить народ израильский, и все вельможи советовали не считать, а царь не послушал советников своих, ты забыл, какую беду навел Бог за непослушание синклитскому совету? Чуть весь Израиль не погиб! Ты забыл, что принесли безумному Ровоаму гордость и совет юных и презрение совета старших?» Приведши многие другие места Св. Писания в подтверждение этой мысли, Курбский выражает ее так: «Если царь и почтен царством, но так как он не может получить от Бога всех дарований, то должен искать доброго и полезного совета не только у советников своих, но и у простых людей, потому что дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной; не зрит Бог на могущество и гордость, но на правость сердечную и дает дары, сколько кто вместит добрым произволением». Потом Курбский хвалит Иоанна III, который совершил великие подвиги только потому, что слушался советников своих; в другом месте Курбский называет Иоанна III злым тираном, истребителем родственников и дружины; но ни Курбский, ни Иоанн IV не обращали внимания на такие противоречия, очень естественные у людей, пишущих под влиянием страсти и стремящихся во что бы то ни стало защищать свою основную мысль. Курбский не забывал, что он потомок князей ярославских и смоленских: говоря о вельможах, падших жертвами Иоанна IV, отца его и деда, Курбский не преминет прибавить их родословную, не преминет сказать, что то были благородные княжата, потомки таких-то и таких-то князей; в одном из писем к царю Курбский говорит: «Не знаю, чего еще у нас хочешь? Не только единоплеменных князей, потомков Владимира Великого, ты различными смертями поморил и отнял имущества движимые и недвижимые, чего еще дед и отец твои не успели разграбить, но могу сказать, что и последних срачиц твоему прегордому и царскому величеству мы не возбранили». Из этих слов видно, что в уме Курбского деятельность Иоанна IV представлялась окончанием деятельности отца и деда, окончанием борьбы государей московских с князьями единоплеменными; из этих же слов видно, что потомкам князей не нравился новый титул царя, принятый Иоанном, потому что этот титул выделял московского государя из среды остальных князей единоплеменных; Курбский сопоставляет слова так: «Твоему прегордому и царскому величеству». Но всего лучше выражаются чувства, которые потомки князей питали к государям московским, в следующих словах Курбского; оправдываясь в обвинении, что участвовал в отравлении царицы Анастасии и в умысле возвести на престол удельного князя Владимира Андреевича, Курбский пишет: «Хотя я много грешен и недостоин, однако рожден от благородных родителей, от племени великого князя смоленского Федора Ростиславича; а князья этого племени не привыкли свою плоть есть и кровь братий своих пить, как у некоторых издавна ведется обычай. Первый дерзнул Юрий московский в Орде на святого великого князя Михаила тверского, а за ним и прочие; еще у всех на свежей памяти, что сделано с углицкими и с ярославскими и другими единокровными, как они всеродно были истреблены – слышать тяжко, ужасно! От груди материнской оторвавши, в мрачных темницах затворили и поморили; а внуку тому блаженному и присновенчанному (Димитрию) что сделано? А твоя царица мне, убогому, ближняя родственница. Вспоминаешь о Владимире-брате, будто мы его хотели на царство: я об этом и не думал, потому что он был недостоин, но я еще тогда угадал грядущее твое мнение на меня, когда ты насильно взял сестру мою за этого своего брата в этот ваш издавна кровопийственный род».

Мы видели, что московские великие князья, начиная с Иоанна III, признавая даже право отъезда за боярами и слугами вольными, старались, однако, удержать их от пользования этим правом посредством клятвенных записей и поручительств. Как смотрели сами князья и потомки старых дружинников на эти грамоты, видно из следующих слов Курбского: «Ты называешь нас изменниками, потому что мы принуждены были от тебя поневоле крест целовать, как там, есть у вас обычай, а если кто не присягнет, тот умирает горькою смертию; на это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в том, что если кто присягнет поневоле, то не на том грех, кто крест целует, но преимущественно на том, кто принуждает, если б даже и гонения не было; если же кто во время прелютого гонения не бегает, тот сам себе убийца, противящийся слову Господню: «Аще гонят вас во граде, бегайте в другой»; образ тому Господь Бог наш показал верным своим, бегая не только от смерти, но и от зависти богоборных жидов». Мы видели, что Иоанн, с малолетства озлобленный на вельмож, доверял более дьякам, как людям новым, без старинных преданий и притязаний; при нем дьяки заведовали не только письменными и правительственными делами, но являются даже воеводами, как, например, Выродков и Ржевский. Конечно, это не могло нравиться Курбскому, и он вот что говорит о дьяках: «Князь великий очень верит писарям, которых выбирает не из шляхетского рода, не из благородных, а преимущественно из поповичей или из простого всенародства, а делает это из ненависти к вельможам своим».

Теперь обратимся к ответам Иоанна IV. Прежде всего он говорит о своем праве на самодержавный престол, праве древнем, неизменном, неутраченном: «Самодержавства нашего начало от святого Владимира: мы родились на царстве, а не чужое похитили». Это право свое он противополагает устарелому, утраченному праву Курбского на княжество Ярославское. Так как основное положение Курбского состоит в том, что царь должен советоваться с боярами, что при Иоанне и прежде тогда только было все хорошо, когда слушались этих советов, и все пошло дурно, когда Иоанн удалил советников и стал управлять сам, то, наоборот, основное положение Иоанна – царь не должен находиться ни под чьим влиянием: «Эта ли совесть прокаженная – свое царство в своей руке держать, а подданным своим владеть не давать? Это ли противно разуму – не хотеть быть обладаему подвластными? Это ли православие пресветлое – быть обладаему рабами? Русские самодержцы изначала сами владеют всем царством, а не бояре и вельможи». Как защитник нового порядка вещей, как потомок государей московских, Иоанн в ответ потомку ярославских князей высказывает цель своего правления и превосходство нового порядка вещей. Приводя слова апостола Павла, царь сравнивает старую и новую Русь с Ветхим и Новым заветом: «Как тогда вместо креста было потребно обрезание, так и вам вместо царского владения потребно самовольство. Тщуся с усердием людей на истину и на свет наставить, да познают единого истинного Бога, в Троицке славимого, и от Бога данного им государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да престанут, которыми царство растлевается. Ибо если царю не повинуются подвластные, то никогда междоусобные брани не прекратятся. Неужели это сладко и свет – от добра удалиться и зло творить междоусобными бранями и самовольством?» Таким образом, Иоанн дошел до самого высокого понятия о царской власти: «Истина и свет для народа – в познании Бога и от Бога данного ему государя». Этому понятию он дает историческую опору: междоусобия, терзавшие землю, прекратились с утверждением единовластия и самодержавия; следствия неповиновения – усобицы. При таком высоком понятии о значении царя Иоанн чувствовал, что ответ его на письмо Курбского, изменившего подданного, есть недостойная царя слабость; но он был человек чувства и потому не выдержал, отвечал; раскаяние в этой слабости видно из некоторых слов: «До сих пор русские владетели не давали отчета никому, вольны были подвластных своих жаловать и казнить, не судилися с ними ни перед кем; и хотя неприлично говорить о винах их, но выше было сказано». На обвинение в жестокости царь отвечает: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их также вольны». На обвинение в облыгании своих подданных изменою отвечает: «Если уж я облыгаю, то от кого же другого ждать правды? Для чего я стану облыгать? Из желания ли власти подданных своих или рубища их худого, или мне припала охота есть их?»