Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait - Михаил Герман Страница 41

Умер он в ночь с 7 на 8 ноября…

Кто еще так писал на русском языке о Париже!

«Мглистое небо над Парижем мутно краснело. ‹…›…искристые от дождя стекла, то и дело загоравшиеся разноцветными алмазами от фонарных огней и переливающиеся в черной вышине то кровью, то ртутью огни реклам…»

«Зимний парижский закат, огромное панно неба в мутных мазках нежных разноцветных красок над дворцом Палаты, над Сеной, над бальной площадью Согласия. Все эти краски блекнут, и уже тяжело чернеет дворец Палаты, сказочно встают из чернеющей мути заката силуэты дальних зданий и повсюду рассыпаются тонко и остро зеленеющие язычки газа в фисташковой туманности города, на сотни ладов непрерывно звучащего автомобилями, в разные стороны бегущими со своими огоньками в темнеющих сумерках. Вот и совсем стемнело… траурно льется в черной вышине грозовая игра невидимой башни Эйфеля, и пылает в темноте над Бульварами грубое богатство реклам, огненный Вавилон небесных вывесок, то стеклянно струящихся, то кроваво вспыхивающих в этой черноте».

Без этих всполохов прозы для русского сознания беднеет Париж…

Тягостным и очень серьезным оказалось кино. Уже после великолепного «Сатирикона» Феллини, с кровавыми, адски мрачными, гротесковыми и чувственными сценами, я растерялся. Потом — фильм «югославской черной волны» «W. R. — Misterije organizma» — французы называли его «Секреты организма», — поставленный Душаном Макавеевом, у него на родине запрещенный, но в Париже пользовавшийся болезненным и громовым успехом. Синтез неофрейдизма Вильгельма Райха (отсюда инициалы в заглавии) с антикоммунизмом и вязкой, темной эротикой сделали фильм сенсацией.

^{С Константином Клуге в номере отеля «Крийон». 1972}

Советский красавец из балета на льду по имени Владимир Ильич (Ивица Видович), чтобы спастись от гибельной страсти к сербской красавице, убивает ее и отсекает ей голову. И тут же — секс, какие-то эпизоды ГУЛАГа с пением официальных песен — «Спасибо партии», и расхожих советских мотивчиков — мрачные социально-эротические сцены, брутальная сатира, крупные планы отрезанной головы героини, продолжающей говорить и улыбаться на столе прозектора. Во время заключительной сцены, когда герой в белой дубленке, с окровавленными руками, полубезумный, бредет среди заснеженных развалин, между странными одичавшими, греющимися у костров людьми, пронзительная мелодия возникла, вдруг я понял — поют по-русски: «Пока земля еще вертится…» Рядом с темным коктейлем из солженицынских откровений и жуткого (хотя и провинциального отчасти) постмодерна песня Окуджавы звучала страшно.

Она преследовала меня в самые темные парижские вечера — символом смятения и тоски. Я начинал понимать, что это значит — парижское одиночество, душевное и физическое изнеможение, эта наркотическая страсть все время куда-то спешить, что-то увидеть, ведь, скорее всего, это последняя поездка, больше не пустят, да и пригласят ли?

«Во Франции меньше Франции, чем в путеводителях у меня дома. Завтра 31 июля. Осталось ровно три недели. Как долго ждать возвращения, как мало осталось Франции!»

^{Замок Во. Вид со стороны парка}

В начале августа я возвращался из Ниццы в Париж.

На юг я ездил с другим своим дядей — родным братом Кости — Михаилом Константиновичем, очень богатым человеком, бизнесменом, приехавшим из Штатов посмотреть на советского племянника.

«Дядя Миша», прилетев в Париж, поселился в отеле «Крийон» на площади Конкорд. «Крийон» не просто красив (здание построил еще Габриель при Людовике XV), он для меня еще и «действующее лицо» романа Дос Пассоса «1919». Обозрев голубовато-белый с рокайльной позолотой номер, дядя Миша сказал жене: «Терпимо для одной ночи». Потом он позвонил в Дижон, в гостиницу «Гранд-отель ля клош (Grand-Hôtel La Cloche)», где мы должны были тоже провести лишь ночь, и заказал все самое дорогое, добавив: «Если у вас есть апартаменты, тем лучше». Все это ввергло меня сначала просто в растерянность, однако, каюсь, не без примеси почтения к барской широте и достатку.

Мы ехали на юг в прокатном маленьком «рено», скромность которого, видимо, раздражала родственников: везде, где было возможно, дядюшка спешил сообщить, что машина — вовсе не его, а именно прокатная — louée.

Тогда впервые увидел я едва ли не лучшее, волшебное творение Ле Во и Ле Нотра, замок-дворец, окруженный парком, знаменитый Во-Ле-Виконт, ставший прообразом бесчисленных ансамблей от Версаля до Петергофа. Туристов почти не было. Родственники замком не заинтересовались, я один шел по залам и комнатам, великолепным и затуманенным временем, ощущая — вот она, реальная среда обитания так знакомых мне героев. И хотя в ту пору я достаточно подробно представлял себе подлинную историю этих мест и связанных с ними персонажей, в моей взволнованной памяти всплывали, конечно, написанные стремительным пером Дюма картины из романа «Виконт де Бражелон»: последний триумф владельца дворца Николя Фуке, гнев и ревность короля, похищение Арамисом Людовика XIV, недолгий взлет его таинственного и несчастного брата Филиппа — Железной Маски — и страшный его конец…