Чапаев - Павел Аптекарь Страница 41

Ханжин, в свою очередь, был хорошим артиллерийским начальником, но не понимал особенности маневренной войны с ее быстроменявшейся обстановкой. Кроме того, он нередко отдавал распоряжения, подрывавшие дисциплину и субординацию. В частности, в конце февраля 1919 года накануне наступления Ханжин недальновидно пообещал воткинцам и ижевцам распустить их части после освобождения Ижевско-Воткинского района от красных. Чтобы не допустить волнений в войсках, командиры рабочих полков и бригад вынуждены были уволить своих солдат в конце апреля. Сказанные не вовремя слова командующего армией дорого обошлись белым. Они лишились наиболее боеспособных и хорошо подготовленных соединений, солдаты которых отличались исключительной стойкостью и мужеством, а командование — способностью к искусным маневрам, не раз ставившим в тупик противостоявших им красных командиров. Не исключено, что отсутствие ижевцев и воткинцев на полях сражений с конца апреля до середины июня 1919 года стало фатальным для операций белых в мае — июне того же года и в целом — для всего Белого движения на востоке России. Недальновидность командующего Западной армией лишила историков удовольствия описывать и анализировать возможный при другом развитии событий поединок двух тактических гениев — Чапаева и начальника Ижевской бригады Викторина Молчанова.

После замены демобилизованных ижевцев новобранцами, плохо понимавшими по-русски, бригада уже не представляла собой прежней боевой силы. Чапаев и его соратники не встретили противника, по качеству командования и боеспособности сопоставимого с вверенными им подразделениями Красной армии.

Михаил Ханжин расплатился за свои неудачи много позже: летом 1919 года после неудач на фронте его отстранили от командования армией, но в октябре назначили военным министром. После краха Белого движения на востоке бывший генерал жил в эмиграции в Маньчжурии. В сентябре 1945 года его арестовали в Дайрене сотрудники Смерша. Ханжин просидел в лагерях почти девять лет, после освобождения жил в Казахстане и умер в 1961 году в Джамбуле, перешагнув девяностолетний рубеж.

Штаб Восточного фронта под руководством бывшего полковника Сергея Каменева еще в начале апреля приступил к разработке плана контрнаступления. 10 апреля в Самаре состоялось совещание с участием высшего командного состава фронта и председателя РВСР Льва Троцкого. Руководству фронта поручили к 20 апреля представить главкому «определенный, конкретно выработанный план операций для доклада Реввоенсовету Республики». На следующий день Совнарком через профсоюзные и партийные организации объявил мобилизацию рабочих и коммунистов. В распоряжение командующего Южной группой армий Михаила Фрунзе выделялись 1-я и 5-я армии. 12 апреля, в день, когда рабочие станции Москва-Казанская — Сортировочная вышли на первый субботник, чтобы чинить паровозы, которых не хватало для перевозки на фронт войск и продовольствия, «Правда» опубликовала тезисы ЦК РКП(б) в связи с положением на Восточном фронте, разработанные лично Владимиром Лениным:

«…Необходимо самое крайнее напряжение сил, чтобы разбить Колчака. Центральный Комитет предлагает:

1. Всесторонняя поддержка объявленной 11 апреля 1919 г. мобилизации.

Все силы партии и профессиональных союзов должны быть мобилизованы немедленно…

<…>

Надо в особенности добиться уяснения всяким и каждым мобилизуемым, что немедленная отправка его на фронт обеспечит ему продовольственное улучшение: во-первых, в силу лучшего продовольствия солдат в хлебной прифронтовой полосе; во-вторых, распределения привозимого в голодные губернии хлеба между меньшим количеством едоков; в-третьих, вследствие широкой организации продовольственных посылок из прифронтовых мест на родину семьям красноармейцев. <…>

2. В прифронтовых местностях, особенно в Поволжье, надо осуществить поголовное вооружение всех членов профессиональных союзов, а в случае недостатка оружия, поголовную мобилизацию их для всяческих видов помощи Красной Армии, для замены выбывающих из строя и т. п.

Пример таких городов, как Покровск, где профессиональные союзы сами постановили мобилизовать немедленно 50 % всех своих членов, должен послужить нам образцом. Столицы и крупнейшие центры фабрично-заводской промышленности не должны отстать от Покровска.

Профессиональные союзы должны всюду, своими силами и средствами, произвести проверочную регистрацию своих членов для отправки всех, не безусловно необходимых на родине, для борьбы за Волгу и за Уральский край.

<…>

4. Заменить всех мужчин-служащих женщинами. Провести для этого новую перерегистрацию, как партийную, так и профессиональную».

На Восточный фронт направлялись мобилизованные профсоюзами и партийными комитетами рабочие и коммунисты, туда же перебрасывали стратегические резервы Главного командования РККА (2-ю стрелковую дивизию, бригаду 10-й стрелковой дивизии из Вятки и бригаду 4-й стрелковой дивизии из Брянска), а также 22 тысячи укомплектований. Кроме того, в распоряжение командования фронта передавалась 35-я стрелковая дивизия, заканчивавшая свое формирование в Казани, и подтягивалась с вятского направления 5-я стрелковая дивизия.

План красного командования, важная роль в реализации которого принадлежала 25-й дивизии, был достаточно прост: за счет переброски резервов из центра страны и выделения боеспособных частей со второстепенных участков уплотнить фронт, чтобы не позволить противнику достичь Волги у Самары и Симбирска. Одновременно создать ударные группировки для нанесения глубокого удара на правом фланге Восточного фронта, который должен был отсечь главную группировку противника от питающих ее железнодорожных артерий и при удачном стечении обстоятельств — окружить и разгромить белых, не допустив их отхода за Уральские горы. Ударная группировка в районе Бузулука включала 31-ю стрелковую дивизию, по одной бригаде из 24-й и 25-й стрелковых и 3-й кавалерийской дивизий; две бригады 25-й дивизии оставались в резерве Южной группы.

Сосредоточение Ударной группы шло медленнее, чем планировал командующий Южной группой. Предстояло в сжатые сроки перебросить на 300–500 верст 15 стрелковых и два кавалерийских полка, более пятидесяти орудий. График переброски из-за разрухи на железных дорогах и распутицы не соблюдался. Переброска частей задерживалась.

Фрунзе был вынужден изменить свой замысел. Из-за невозможности одновременно сосредоточить в районе Бузулука все части Ударной группы ее передали командующему Туркестанской армией. Задержка сбора группы позволила белым продолжить наступление и в течение 15–16 апреля выйти к реке Большой Кинель, приблизившись к Самаре на 100–150 километров.

Фрунзе, встревоженный затяжным выходом Ударной группы в заданный район, 16 апреля направил В. И. Чапаеву телеграмму, в которой назвал промедление в передвижении 219-го полка из Сорочинской преступным: «Такое короткое расстояние полк мог свободно перейти пешим порядком». Фурманов телеграфировал в ответ: «Чапаев получил телеграмму… Взволнован, и его с трудом удалось удержать от опрометчивого решения. Свидетельствую, что он работает честно и в высшей степени напряженно. Посылали разведку, убедившую нас, что вздувшиеся речки без мостов могут лишь погубить бригаду. Первоначальный план переброски 73-й бригады был тот же, что дали вы, и только неизбежность заставила его изменить». Но Чапаев и Фурманов горевали недолго. Они предполагали, что сразу пойдут в бой, но пока не встретили противника. Чтобы сосредоточить полки и лучше подготовиться к будущему наступлению, они двинулись на станцию Сорочинскую. Комиссар отметил в своем дневнике: «У Чапая есть определенный план — везде и всюду ставить своих — на командные и даже на штабные должности. Возле него находится всегда несколько человек из “свиты”, которые моментально и беспрекословно выполняют все его приказания. Он с собою привез таких ребят несколько десятков человек. Вот почему у него все создается и разрешается так быстро и точно — ему есть на кого положиться, есть кому поручить». На станции Чапаев распорядился собрать командиров в местном кинотеатре. Узнав о приезде легендарного командира, военные и местные жители заполнили зал до отказа. «А когда окончился митинг, на сцене появилась гармошка, загремел-зарыдал “камаринский”, и Чапай уже отделывал на все корки. Он пляшет браво и красиво. Армейцы хлопали ему без конца; скоро появились другие плясуны — и тут пошла плясать губерния. Поднялось такое восторженное веселье, что и не описать. Армейцы были рады и счастливы тем, что вот, мол, дивизионный начальник и тот, посмотри-ка, пляшет “русского”. Это обстоятельство служило цементом, который еще ближе, еще крепче спаивал командиров с красноармейскою массой. Одно время, с самого начала, мне было неловко, что Чапай выступил в качестве плясуна, а потом я увидел и понял, что в данных условиях и в данной среде это прекрасно и весьма, весьма полезно. Полки, все время находившиеся в боях и передвижениях, не знающие совершенно долгих стоянок, они теперь отдыхали и радовались, а с ними веселились и командиры. Дальше, за пляской, открылся кинематографический сеанс. Я слышал разговоры армейцев — они в восторге от митинга и вообще от всего вечера; у них получилось самое лучшее впечатление от этой неподдельной, очевидной дружбы с ними их, даже высших командиров. Наутро мы вернулись в Бузулук». В этой истории весь Чапаев, нервный, порывистый, с быстро меняющимся настроением, готовый зажигать энтузиазм своих (и не только) бойцов любыми способами — от бесхитростного и доходчивого для простых красноармейцев выступления на митинге до лихой разухабистой пляски: мол, знай наших, я не только белых разобью, но и перепляшу всех.