Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев Страница 41

Неприятное впечатление испытывал я, когда пули, одна за другой, как-то жалобно стали посвистывать, казалось, у самых моих ушей. Звук лопавшихся гранат и сильный, пронзительный гул осколков были для меня не так страшны, как эти предательские, свинцовые пчелки… «И этот миниатюрный кусочек металла, – думалось мне, – может совершенно стереть с лица земли человека или, что еще хуже, искалечить, исковеркать его жизнь!..» Но «привычка – вторая натура!» – гласит пословица. Человек ко всему, говорят, привыкает, и даже шильонский узник ^[124] привык к своей мрачной темнице. Так же можно привыкнуть и к постоянной опасности!.. Припоминая потом, в середине и в конце кампании, испытанное мною в первом, Тырновском, бою неприятное чувство при пролете над головой пуль и слыша возле себя постоянно те же предательские звуки свистящих пчелок и гудящих осколков, я невольно улыбался и удивлялся своему прежнему страху.

Эти звуки мне казались такими обыкновенными, я так с ними сроднился, засыпая и просыпаясь под их унылый концерт, так относился индифферентно, спокойно к этой летающей грозной смерти, что, кажется, совершенно позабыл даже, что рискую каждый миг отправиться к праотцам, и волновался часто из-за самых ничтожных, пустых вещей…

Здесь же, на позиции 16-й конной батареи, я увидел, между прочим, и первые жертвы беспощадной войны. Турецкие снаряды своими осколками производили ужасные раны между нашими бойцами и особенно тогда, когда граната попадала в каменную ограду – сноп чугуна и камня со злобным свистом летел в батарею и прикрытие, сея вокруг себя смерть и страдание… На моих глазах одним удачным выстрелом ранило трех человек: одному артиллеристу совершенно оторвало ногу, других страшно изувечило. Несчастных отнесли шагов на 50 в сторону, и здесь, под теми же выстрелами, раны их были осмотрены врачом нашего полка К. О. Загроцким. Несмотря на опасность места, беспрерывно осыпаемого пулями и снарядами, Загроцкий совершенно спокойно, точно у себя в госпитале, занялся осмотром ран и перевязкой.

Артиллерийский бой велся самый оживленный, горячий. Наши орудия, хорошо замаскировавшись в деревьях и кустах, отлично стреляли, и не более как через полчаса две турецкие пушки были подбиты и прекратили огонь, а вскоре и вся неприятельская батарея снялась с позиции и отступила на восток.

Спешенные драгуны, в это время находившиеся в цепи на склоне горы перед нашей батареей, перешли в наступление, переправились вброд через реку Янтру и бросились на турецкую позицию… Одновременно и нашей сотне приказано было двинуться в Тырнов, чтобы узнать – очистил ли его неприятель или нет. Сотня спустилась с горы, покрытой фруктовыми садами, и кратчайшим путем двинулась к городу. Впереди ехал я с бароном Корфом; командир сотни Родионов следовал позади. Благополучно достигли мы окраины города, справа по три продолжали движение по узким, кривым улицам и скоро очутились на широкой площади, края которой были застроены хорошими кирпичными зданиями и красивым конаком ^[125].

Несколько одиночных выстрелов, произведенных во время нашего движения из пустых турецких домов, к счастью, не причинили нам никакого вреда. На площади мы временно остановились, чтобы привести в порядок растянувшуюся сотню. Но в это время от генерала Гурко получено было приказание вернуться сотне обратно. Повернув коней, мы прежним путем направились обратно в долину.

Здесь нам попался взвод 16-й конной батареи.

– Вы куда это, капитан? – обратился я к почтенному артиллерийскому офицеру, командиру взвода.

– Да вот приказано преследовать неприятеля – турки ведь бежали, – а прикрытия между тем у нас нет… Вот и жду, не знаю, как быть!..

Мы решили составить прикрытие артиллерии, и я, со своею полусотней, направился в авангард, отыскал с помощью пик брод через Янтру и, несмотря на крутой спуск и подъем, благополучно перетащил с казаками на правый берег реки два наших орудия.

День был жаркий, солнце жгло невыносимо. Переход по отвратительной дороге в 40–50 верст без еды и водопоя и известное нравственное волнение при первом боевом испытании – все это давало себя чувствовать.

Впереди со своею полусотней ехал я, выслав шагов на 400 маленький авангардик (человек в пять), за мной следовали два орудия, а еще позади другая полусотня.

Чтобы выбраться на шоссе, нам пришлось очень медленно, около версты, двигаться по тяжелой песчаной дороге. Наконец, кое-как дотащились мы до шоссе и здесь заметили следы турецкого бегства: брошенные ружья, ранцы и сумки, масса снарядов и патронов, артиллерийские ящики и повозки, одно подбитое и опрокинутое в ров орудие, несколько палаток, разный домашний скарб и проч.

Все это свидетельствовало о той поспешности и беспорядочности, с которой бежали перепуганные защитники Тырнова.

Проехав по шоссе версты полторы, мы стали постепенно подниматься в гору. Вдруг авангардик мой чего-то остановился.

– Чего вы стали? – закричал я, подскакав к нему.

– Да там, ваше благородье, кажись, турки! – сказал взволнованный урядник, показывая рукой на верхушку горы.

– Где? Я ничего не вижу!.. Рысью марш! – скомандовал я и с пятью казаками быстро двинулся вперед. Но не успели мы сделать и сотни сажен, как внезапно на вершине горы и шагах в 300 перед собой увидели около эскадрона всадников.

– Черт возьми, да это наши драгуны! – закричал я с досадой, принимая всадников, по красным обшлагам на рукавах и воротникам, за казанцев ^[126].

– Вот свинство! И стоило лезть нам из кожи! Сколько трудов, усилий, и вдруг оказывается, что впереди нас все время идет своя же кавалерия, которую мы так усердно преследуем!

– Шагом! – крикнул я громко несколько отставшему от меня разъезду, и думая направиться обратно к своим людям.

Команду мою, вероятно, услышали предполагаемые драгуны (оказавшиеся на самом деле турецкими арнаутами ^[127]), и вдруг дружный залп из магазинок ^[128] был ответом на мои слова. «Э, да вот оно что!» – подумал я и, повернув коня, понесся обратно к полусотне, рассыпал ее по обе стороны шоссе и перешел в наступление ^[129]. Капитан со своими орудиями немедленно выехал на пози– цию, тут же на шоссе, и шагов с 400 от неприятеля пустил в него картечью. Как черти, разорялись конные арнауты и внезапно открыли свою отступавшую пехоту. Капитан направил тогда огонь по этой последней, которая, после незначительной перестрелки, бросив ранцы, поспешно и в беспорядке отступила. Одно турецкое орудие появилось возле шоссе, пустило в нас три гранаты и быстро умчалось за своими войсками…