Константин Павлович - Майя Кучерская Страница 41

Итак, слово найдено: комедия! Константин Павлович над конституцией открыто смеялся. Довольно скоро после приезда в Варшаву великий князь обнаружил свое истинное лицо — с одной стороны, как будто сердечно преданного императору человека, с другой — живущего по собственным неписаным правилам и законам. «Я вам задам конституцию!» — то и дело покрикивал цесаревич и в общем творил, что хотел. Как водится, безобразничал.

Некоторые его безобразия в подробностях описаны в письмах Чарторыйского Александру Павловичу. Послания князя русскому государю в ту пору — одно непрерывное стенание, плач, причитания и постоянно меняющийся тон — то предостерегающий, то умоляющий, то почти льстивый, то безнадежный. Князь Адам знал, что Александру всегда была свойственна мягкость, до сих пор его не так уж трудно было убедить в чем-либо. И тешил себя надеждой: императором по-прежнему можно управлять. Он не заметил, что освобождение Европы от Наполеона и дипломатическая победа на Венском конгрессе сделали Александра другим.

Более всего Чарторыйский жаловался на цесаревича. «Никакое усердие, никакая покорность не способны его умилостивить. Он, кажется, возымел отвращение к этому краю и ко всему в нем происходящему, и эта ненависть, к нашему ужасу, постепенно усиливается. Эго служит темой для его ежедневных разговоров со всеми. Он не щадит ни армии, ни народа, ни частных лиц. Конституция в особенности дает ему повод к постоянным сарказмам; он осмеивает все, относящееся к правилам, порядку, законам, и, к несчастию, факты уже последовали за словами. Его высочество великий князь остается при своем мнении даже относительно военных законов, им самим утвержденных. Он безусловно хочет ввести в армию палочные удары и даже вчера отдал по этому поводу приказ, не обращая внимания на единодушные уверения комитета. Бегство с военной службы, значительное уже теперь, сделается повсеместным; в сентябре большая часть офицеров подает прошение об отставке… Враг не мог бы более навредить вашему императорскому величеству».

Да, это основной аргумент Чарторыйского и его сторонников — совершаемое цесаревичем разрушает замыслы его императорского величества. То, о чем государь всегда мечтал, — независимое Царство Польское, облегчение тяжкой участи вечно притесняемой нации, конституция, — безжалостно попирается. Князь Адам надеялся убедить царя всё новыми историями, свежими примерами беззаконий Константина Павловича.

Вот великий князь арестовал капитана, который давно вышел в отставку и, значит, не несет ответственности как военный. Поняв, что судить капитана никто не будет, Константин отправил его в тюрьму без суда и следствия. Вот цесаревич велит привести к себе то мэров, то чиновников, то подпрефектов, хотя юридически не имеет на это права. Вот приказывает всыпать палочных ударов польским солдатам, воровавшим в огороде картошку, невзирая на то, что в польской армии телесные наказания запрещены. Исполнять экзекуцию великий князь велит русским солдатам — дружба между поляками и русскими после этого, видимо, должна только окрепнуть. А вот оскорбляет «самыми кровавыми оскорблениями» польского генерала и полкового командира, которые после унижения «дали знать о своей болезни».

Въедливо и скрупулезно князь Адам пересказывал императору все поступки Константина. «Армия все еще надеется на отозвание великого князя…» Но Александр отзывать Константина не торопился. Князь, заметив бесплодность своих стенаний, наконец начинает просить только об одном — ограничить полномочия его императорского высочества в соответствии с основами конституции. Чарторыйский всё еще чувствует себя вправе давать императору настойчивые советы, он по-прежнему не сомневается, что скоро, вот-вот станет наместником императора в родном, с такой любовью организуемом им государстве. Тогда дела пойдут намного легче, тогда мы еще поборемся!